— Что?

Я развернулся кругом и уставился на маленькую женщину с лукошком, стоящую на противоположном краю полянки и глядящую на меня совершенно без страха, словно на старого знакомого.

— Березку, ты, зачем калечишь, — объяснила она просто, как несмышленышу. — Не весна, небось. Соки ее давно уже в листву ушли.

— Это не для сока… — засмущался я вдруг, словно и в самом деле был уличен в неблаговидном поступке.

— Тогда тем более, нечего дерево калечить, — недовольно проворчала женщина и замолчала, то ли задумавшись, то ли давая время мне осознать вину и раскаяться.

Но я, вместо этого, использовал предоставленную паузу, чтобы лучше разглядеть незнакомку.

Женская мода, если не отвлекаться на подиумные извращения, с течением веков претерпела не столь резкие изменения, в сравнении с метаморфозой рыцарских костюмов. Свободное платье из блекло-синей ткани с непривычной вышивкой по вороту и поясу. Длинный, до самой земли подол. Во всяком случае, край ткани нырял в траву. По-деревенски повязанный платок, из выбеленного холста. Обувь не видна.

— Налюбовался? — насмешливо хмыкнула женщина и звонко рассмеялась. — Ну ладно, я-то отроду слепая, а ты, молодец, разве не видишь, что я тебе в бабушки гожусь? Что высматриваешь?

6. Глава 6

— Как это, слепая?

Вопрос был не самый умный и тактичный, но мне еще никогда не доводилось разговаривать с людьми, обреченными на вечную тьму. Даже жутковато сделалось, как представил себе такую беду. Лучше умереть, чем жить незрячим.

Женщина не ответила. Видимо тоже считала, что история ее слепоты не та тема, которую стоит обсуждать с каждым встречным.

— А как же ты тогда…

Вот незадача. Еще один бестактный вопрос едва не слетел с моих губ. Видимо, и мозг отяжелел вместе со всем телом.

— Как звать-то тебя, бабуся? — улыбнулся я, надеясь, что мимика придаст соответственного звучания и голосу.

— Марой люди кличут, соколик. А как родители назвали, уж и не упомню, — ответила женщина, по-прежнему не двигаясь с места и не сводя с меня бесцветных глаз. Не сказала бы, что незрячая, поклялся бы, что она рассматривает меня, как какую-то диковину. А, может, обманывает? Мало ли какие у нее резоны?

— Но ведь ты иное хотел спросить, верно.

Желая проверить свою догадку, я только кивнул.

— Голос и стать мужская, верно… — как ни в чем не бывало, продолжила незнакомка. — И говоришь так, будто на дереве сидишь. Да только пахнешь ты молоком, вот и весь мой сказ.

Она немного помолчала, покачивая головой, а потом добавила с уверенностью.

— Дите и есть. Ничего не знаешь, ничего не умеешь. Говорить и то толком не научился. Кабы я тебя одними ушами слушала, так и половины слов не поняла бы. Да и ты, соколик, тоже…

Вот только наглядной телепатии мне еще не хватало для полноты ощущений.

— Чудно говоришь, бабуся. Я-то тебя только ушами слышу.

— Зато я не только губами говорю, но и душой, — теперь усмешка ощущалась в ее тоне. — Да ты не кручинься. Поживешь у меня немного, освоишься, к миру нашему привыкнешь. Я не неволю, а только послушайся моего совета. Рано тебе еще к людям идти. Ничего хорошего из этого не получится. Ни им, ни тебе.

Женщина повернула лицо в сторону трупа рыцаря.

— Сам видишь… Одному уже не помочь.

— Подожди, подожди! — от волнения у меня даже голос осип. — Ты что-то обо мне знаешь?

— Да чего там знать-то? С горы ты спустился, в гору тебе и карабкаться.

— С горы… в гору… А яснее нельзя?

— Сам все поймешь, когда время настанет, — отмахнулась Мара. — И ведь чувствовала, вчера надо было за ягодой идти. Ладно, парень…

— Степан.

— Что?

— Степаном меня зовут. Олеговичем…

— Ну, что ж, — кивнула та. — Имя не более странное, чем и сам ты. А у отца твоего имя древнее, славное, княжеское. Тем более, есть нам с тобой, Степан свет Олегович, о чем поговорить, да поразмыслить. Бери покойника и ступай за мной. Не годящий он был человек, а все ж — не бросать, как падаль. По обычаю похоронить надо.