– Баррикадировались? – непонимающе переспрашивает она. Смотрит по-новому.

Двор, окруженный домами. Все покинуты, все заколочены так, что не попасть внутрь. Некоторые двери засыпаны снаружи балками, бочками, телегами. Это было очень, очень давно. Все уже разваливается.

Тем интереснее.

– Я вообще не понимаю, что ты тут забыла? – Молли ежится. У него рубашка нараспашку, чтобы все видели, насколько он в форме. Сейчас, правда, он кутается, сутулится, будто хочет казаться меньше. – Это ж помойка какая-то.

– Не все обязательно должно быть ценным и на продажу, Молли, – она почти позволяет себе улыбнуться. Вовремя успевает остановить себя, чтобы не показать зубы. – Здесь же жуть как интересно. Бастион живой. Живой и…

– Живой и жуткий! – он и правда кажется испуганным. Нет, хуже: от него пахнет страхом. – Здесь нет звуков, Торн.

Она только плечами пожимает.

– Да тут как бы не живут уже. Ты бы тоже не жил, дома же старые.

– Коты, крысы, птицы тоже все дружно ушли, потому что дома пора сдавать на реставрацию? Пойдем домой, пожалуйста…

С его словами все встает на свои места. Она же ощущала, что что-то не так. Тут и правда вообще, вообще никого и ничего нет.

Но ведь времени прошло так много. Это всего лишь брошенный квартал. Если тут что-то и было, этого уже давно нет.

– Тут людей нет, нет еды, вот и животных нет. А птицы… ну, в Бастионе вообще не то чтобы много птиц.

– Ладно, ладно тебе, – Молли нервно потирает предплечье, будто кожа у него зудит. – Ничего подозрительного в жутком отсутствии птиц. Пожалуйста, пойдем назад.

– Ты иди, – она снова разворачивается. Ей нужно осмотреть дома и понять, как попасть внутрь. Она только глазочком посмотрит, не больше. – Я к вечеру добегу, никто и не заметит, что меня нет.

Молли молчит так долго, что она уже почти готова забыть о его присутствии. Когда он выдергивает ее из мыслей о закрытом недоступном дворе-колодце, он делает это не словами.

Его рука ощущается почти горячей, когда он берет ее за ладонь.

– Я замечу. Слушай, ради меня, Торн. У нас выступление скоро, отрепетируем, я тебе булку сопру… только пожалуйста, пожалуйста, пойдем отсюда прочь.

Когда она оборачивается, встречается взглядом с его почти умоляющим выражением лица. Ему страшно здесь, страшно по-настоящему. Еще одно доказательство, что никто не понимает Бастион так, как она.

Она с мгновение смотрит на его лицо. На его руку на своей. А потом кивает.

– Хорошо, Молли, идем домой.

В конце концов… ее отмычки остались в шатре каравана.

– Ты когда-нибудь думала, почему некоторые нравятся всем, не прилагая к этому никаких усилий?

Молли сидит рядом с ней на сваленных в кучу шерстяных одеялах. Он кинул все прямо на землю, когда ему надоело носить вещи для Хорры.

Торн равнодушно пожимает плечами, вертя в руках свой небогатый ужин. Она никогда не понимала, зачем покупать овощи в городах, когда там их, очевидно, не выращивают. Скоро караван уедет обратно в пригороды, разве нет смысла купить все там?

– С тобой сегодня совершенно невозможно разговаривать, ты знаешь? – Молли не унимается, но ей все равно. Она не отводит взгляда от Вэйрика, который сегодня успешно флиртует сразу со всеми акробатками каравана разом. Вэйрик и правда нравится всем, даже не стараясь. Он не пропускает мимо ни одной девчонки, будто бы ему совершенно плевать, кого обхаживать – была бы милая мордашка. Насколько Торн помнила, Вэйрик подбивал клинья без исключения, абсолютно, совершенно ко всем девушкам, которых видел и знал, в караване или везде, где им доводилось останавливаться.

Ко всем. Кроме Торн.

Вэйрик будто бы слышит ее мысли, вдруг оборачивается на них. Улыбается ей.