– В старухе и в ее сыне. Он приезжает сегодня и будет здесь через десять минут. Ты должен разделаться с ними обоими.

– И что будет дальше?

– Я не знаю. Но если ты не сделаешь то, что должен сделать, всем точно будет плохо, очень плохо. Может быть, речь идет о спасении человечества.

– Спасти человечество… Что ж, это неплохая работа. Ну, я пошёл? Ты благословляешь меня?

– Да, – твердо сказала Ромми. – Надеюсь, что ты всё сделаешь быстро и точно. Желаю удачи, любимый…

Я положил пистолет во внутренний карман куртки, не оборачиваясь, вышел на улицу и прямиком направился к дому фрау Штейнберг. Почему-то я был уверен, что у меня сейчас же всё получится как нельзя лучше.

Я позвонил в звонок, нащупал шершавую сталь рукоятки оружия и стал ждать.

– Кто там? – послышался голос фрау Штейнберг.

– Почтальон, – спокойно ответил я.

– Бросьте письмо в почтовый ящик, – проскрипела старуха.

– Велено передать его вам в руки, лично.

Послышалось лязганье отворяемых замков и засовов, и я прошел в дом, не глядя на фрау Штейнберг и довольно грубо толкнув ее плечом.

– Ты все же пришел, – без тени страха произнесла фрау Штейнберг, узнав меня. – Дурак.

Я быстро закрыл дверь, вырвал из кармана пистолет и выстрелил ей в сердце. В коридоре было довольно темно, и дальше я стрелял почти наугад в бесформенную корчившуюся на полу массу. Не сразу я почувствовал, что в доме появился еще кто-то. Он вбежал с улицы и набросился на меня, но пуля тут же пробила его горло. Последним выстрелом – на всякий случай – я завершил приведение приговора в исполнение. Старуха и ее сын лежали вповалку друг на друге в луже крови. А на мою белоснежную рубашку не попало ни капли.

Я убил двух человек. И победил зло всего мира.

Больше на Земле мне нечего было делать.

Я тщательно протер пистолет носовым платком, выбросил его в корзину для мусора и пошел назад, к Ромми. Она ждала меня у калитки, бледная, с трясущимися губами, и плакала.

– Я сделал это.

Она прижалась ко мне, как испуганный ребенок. Мы не радовались – ни она, ни я. Просто наступило какое-то облегчение. Впрочем, очень ненадолго.

– Ты сейчас же должен уехать. Когда придет полиция, я скажу, что не знаю, где ты. Или уедем вместе!

– Ты оставайся здесь. А я уеду в Париж рано утром. Сегодня и ночью их никто не хватится. Выстрелов не было слышно. Снаружи крови нет. Ты вся дрожишь, милая. Тебе нужно принять успокоительное.

Я кое-как успокоил Ромми, напоил ее сильнодействующим снотворным и уложил на диван, а сам поднялся наверх и сел за компьютер. Часа два без перерыва я писал то, что вы сейчас читаете. Вот, собственно, и всё.

Сейчас я немного посплю, встану, оденусь, поцелую мою Ромми, малышку, и часов в шесть утра отправлюсь на вокзал. Но до Парижа я не доеду. Я еще не знаю точно, каким способом собираюсь уйти из жизни. Конечно, проще всего было бы воспользоваться пистолетом, но сразу я не подумал об этом, а теперь никакая сила не заставит меня вернуться в дом фрау Штейнберг. Может быть, я выброшусь из поезда. Или прыгну под грузовик. Неплохо было бы камнем упасть с моста. Всё это уже не имеет значения.

Что ж поделаешь, если судьба распорядилась таким образом?

Мне остается лишь надеяться, что моя жертва не была напрасной, и зло на самом деле побеждено. Но даже если так, поймите – я сам совершил зло и не имею право жить. Я не мог поступить иначе, но не могу и закончить эту историю по-другому. Всё должно иметь начало, продолжение и конец. Логика действия говорит о том, что дни мои сочтены.

Вот что следовало бы сделать – не упоминать в моих записях имя Ромми. Но я не могу так поступить, потому что она является важной частью того, что произошло, и не упомянуть её – значит солгать. Надеюсь, что Ромми выкрутится.