Потом мы втроём танцевали уже вышедший из моды твист и модный шейк.

– А твист Мила лучше тебя танцует, – сказал Алёша, обращаясь к Ляле. – У неё голова вверх-вниз не прыгает, а перемещается строго по горизонтали.

Лялька ничего не ответила, но я заметила, что Алёшины слова ей не понравились. Мне же стало неловко. «Вот, дурак!», – подумала я, – «разве можно критиковать свою девушку в присутствии её подруги? Да, впрочем, и в отсутствии». Но, несмотря на эту капельку дёгтя, Корен произвёл на меня вполне медовое впечатление, поэтому я была крайне удивлена, когда весной Ляля сказала мне, что она в Новосибирск не поедет.

– А как же Корен?

– Именно потому, что он туда собрался, я и не поеду.

Зная Лялю не первый год, я не стала у неё выпытывать причину их размолвки.

– А давай в Ленинград вместе поедем. В ЛГУ тоже физфак есть, – предложила я.

– Давай, – согласилась Ляля.

Перед отъездом я позвонила тёте Гале и спросила её разрешения остановиться у них вдвоём с подругой.

– Приезжайте, – сказала Галя, я Андрюшку в Пярну к свекрови отправила на всё лето, так что места хватит.

– А Володя не будет против, – спросила я, потому что Галиного мужа слегка побаивалась.

Невысокий, худощавый, по-военному подтянутый, всегда чисто выбритый и аккуратно одетый, он должен был производить приятное впечатление на женщин. Уверена, что так оно и было. Я же в его присутствии всегда была напряжена, как будто ожидала нападения. В детстве он своим носом с горбинкой и близко посаженными недобрыми глазами напоминал мне коршуна из «Сказки о царе Салтане». Это сходство особенно усиливалось, когда Володя улыбался, потому что его глаза в улыбке никакого участия не принимали, да и смех был похож на клёкот хищной птицы. Но наша «галка» перед своим «коршуном», похоже, не сильно-то трепетала, потому и ответила мне коротко:

– Переживёт.

Прямо в день приезда мы пошли сдавать документы – каждая на свой факультет. Народу в приёмной было много. Я подошла к одному из столов, за которым сидели две женщины средних лет. Одна из них смерила меня взглядом от макушки до носков туфелек на каблучке, а потом легонько толкнула локтем вторую и кивком головы предложила ей тоже обратить на меня внимание. У меня мелькнула мысль, что ей не понравилось отсутствие длины у моего лёгкого крепдешинового платья, ведь в Алма-Ате мне частенько приходилось слышать нелицеприятную критику в свой адрес по поводу неприлично оголённых ног. Но я ошиблась. Женщина неожиданно спросила:

– Вы, случайно, балетом не занимаетесь?

– Нет, – ответила я с облегчением.

– Какая точёная фигурка! – сказала женщина с ноткой восхищения в голосе.

Это был, пожалуй, первый комплимент в моей жизни, и я испытала чувство полёта. Слышишь, мама! – Я не гвоздь и не доска! У меня точёная фигурка! Жалко, что об этом нельзя рассказать Ляльке – подумает, что я хвастаюсь. А так хочется!

Домой я прилетела на крыльях, которые, правда, безжизненно повисли у меня за спиной, как только я переступила порог. Галя ругалась с Володей. Их перепалка тянула баллов на шесть по шкале Рихтера. То, что для них это было делом житейским, я знала давно. Ещё бабушка после своего от них возвращения говорила: «Без конца гыркаются як скаженные». Но одно дело знать, и совсем другое – быть очевидцем супружеских разборок. Не надо обладать большим жизненным опытом, чтобы понять: наше с Лялей присутствие гармонизации отношений между хозяевами не способствует. Поэтому, когда Ляля вернулась домой, я предложила ей завтра прямо с утра поехать в город. Ляля сразу же согласилась, ведь в Ленинграде она была впервые. Кроме того, думаю, что она ощущала себя неловко в гостях у чужих людей.