То, что это были стихи разрешённого Некрасова и полузапрещённого в те годы Есенина, я не знала. Папа и сам писал лирические стихи и поэмы «под Твардовского», но об этом я узнала много позже. К пяти годам и меня одолел поэтический зуд. Я решила сочинить поэму о Гитлере. Идея будущего произведения была такова: злому извергу Гитлеру никто не поможет и он умрет в страшных муках. Начало поэмы звучало так:

Дальше в поэму необходимо было ввести жену Гитлера. Бегу к отцу.

– Пап, а как звали жену Гитлера?

– А зачем тебе?

– Ну, надо! Я про них хочу стихотворение сочинить.

– Я не помню, детка.

– Может Наталья?

– Да, точно, Наталья, – быстро соглашается папа и, посмотрев на меня с умилением, добавляет:

– Ну-ну, сочиняй.

Правда, мой первый поэтический опыт полностью провалился – рифма и без Натальи не очень-то клеилась, а с ней и вовсе не пошла. Видно, слова «каналья» я тогда не знала, а то непременно сочинила бы что-то вроде:

Отвлекусь на минутку. В двухтысячном году моя знакомая художница из Курска рассказала о том, как её пятилетняя дочь написала стихотворение, на мой взгляд, совершенно гениальное.

Девочке подарили детскую книжку про то, как работает компьютер. Может быть, она сама уже умела читать, или ей эту книгу прочли, я уже не помню, но не в этом суть. Однажды она подходит к маме и говорит:

– Мама, я стихотворение написала. Только не на нашем языке, а на компьютерном.

Мама удивилась:

– Как это?

Дочь протянула ей листок, на котором было написано:

– Что это?!!

– Ну как ты не понимаешь, мама! Единица – это «слон», а ноль – это «идёт».

И девочка с выражением начала читать:

По-моему, у этой девочки большое будущее, кем бы она ни захотела стать…

Ну, ладно, возвращаюсь в прошлое. Кроме поэтических наклонностей отцу моему не чуждо было и драматическое искусство. В техникуме он вёл драмкружок на общественных началах. Поставил пьесу Островского «Не всё коту масленица» и пьесу Гусева (если я не ошибаюсь) «Слава». Мои же актерские способности выражались в том, что я переодевалась, по словам мамы, «чёрт-те во что» и разыгрывала перед родителями разные сценки, которые сочиняла по ходу пьесы. Что характерно, в этих сценках я никогда не бывала принцессой – все больше кикиморой, старым дедом с бородой из мочалки или иной нечистью. Взрослых мои кривлянья очень смешили и забавляли, за что я получила прозвище «Баба Яга в собственном коллективе».

Любил папа и рисовать, правда в детстве об этом я не знала – писать маслом пейзажи с речками и березками и копировать портреты великих людей он стал позже, когда мне уже было тринадцать лет, и мы переехали на другую квартиру.

Я же свой первый опыт в изобразительном искусстве приобрела самостоятельно:

Мне безумно нравились смешные иллюстрации из «Похождений бравого солдата Швейка». Стащив у старшей сестры-первоклассницы тетрадку и запасную перьевую ручку, я скопировала в нее самые, на мой взгляд, интересные картинки, измазав все руки несмываемыми фиолетовыми чернилами. Следы «преступления» были обнаружены в тот же день, но, увидев мои художества, папа воскликнул:

– Надо же! Как похоже! Катерина, посмотри – настоящий художник!

– Папина дочка, – сказала мама, и в ее интонации проскользнула нотка ревности. В том смысле, что папа меня любил больше, чем Жанну. Похоже, что так оно и было. Зато Жанна была несомненной фавориткой у всей женской половины нашей семьи. Она не шпарила ног, не падала в погреб, не вывихивала рук, не отстаивала свою независимость рёвом, как это делала я, да и миловидность свою роль сыграла. Короче, Жанна оказалась гораздо ближе меня к идеалу хорошей девочки.