Я заболтался с тобой уважаемый преступник, с иронией сказал Висталь. Познакомь меня, со своими друзьями. Я устал читать по лицам одно и тоже, хотелось бы найти в этой «библиотеке», какой-нибудь редкий фолиант, не важно, благородного, или пошлого содержания, лишь бы он был из ряда вон выходящий. Обыденность, отражающаяся на лицах большинства людей, удручает меня. Ибо, даже на лицах сильных мира сего, редко встретишь отпечаток Великого, отмеченного, как стигматами ада, так и увинченного венком рая…

Пойдём со мной, и ты увидишь, что в моей душе немало благородного, и я умею быть возвышенным, и благочестивым. И они пошли по направлению на юго-запад. Туда, где располагались лачуги бедного люда. На свете никогда не было городов без трущоб, каким бы богатым город не был. Бедность располагает к пошлости и низменности, но она не гарантирует эту пошлость и низменность. Во всякой горсти шлака, может оказаться великолепный алмаз…

Нет, не меланхолия и скука, но любопытство гнало Висталя туда, – в преисподнюю человеческого социума. Он был исследователем в крови своей. И эта его страсть, не была отягощена какими-либо обязательствами, моральными догмами, или нуждой. Его свобода давно стала обыденностью для него самого, он к ней привык, и попросту, не замечал. И это, также было одним из тех свойств, которые отличали его, от всего остального мира, так, или иначе закованного в кандалы предубеждений, заблуждений, и штампов. Чувство собственной свободы, не вызывала более у него ни восторга, ни даже умиления. Ведь то, что становиться обыденным, в конце концов, перестаёшь чувствовать и замечать. А свободу как таковую, вне сравнения, вообще невозможно чувствовать, она отрицательна по своей природе, и не имеет ни своего собственного тела, ни своего ландшафта. И для того, чтобы по-настоящему узнать и почувствовать свободу, необходимо требуются какие-нибудь кандалы. Только в отношении к несвободе, свобода имеет свою субстанциональность, и свою настоящую ценность. Человек, рождённый свободным, и не знающий никогда кандалов, не знает и свободы, он просто не может её чувствовать и распознавать, а тем более определять, как нечто существенное, и ценное. Ибо ценить по-настоящему, можно только то, что приобретено, или завоёвано…

Подойдя к ветхим постройкам из тонкой глины, перемешанной с галькой, Висталь спросил своего спутника: Скажи преступник, знал ли ты когда-нибудь мудреца по имени Стаххил? Он жил где-то в окрестностях вашего города. Когда-то, когда он был ещё ребенком, его привезли сюда из Спарты. Кто же не знает мудрейшего Стаххила?! Он, как и прежде, живёт на юго-западе, в пещерах. И хотя я, и мои соплеменники, теперь редко слышим о нём, но в былые времена, он был нашим герольдом, и нашей надеждой…

Да…, преступник, всё это вполне закономерно. С годами, даже мудрость становиться чем-то насильственным. Она засыхает в сухой каменистой почве, где уже редко падают капли дождя благоденствия, и слёз ностальгии, где нужда съедает все тонкие уязвимые побеги душевного поля. Не орошаемая росой любви возвышенного сердца, она становится чахлой, прозрачной и жалкой. Мало кто сохраняет к старости Любовь в своём Сердце. А мудрость, как никто и ничто иное, требует любви к себе, ухода и внимания. Это редкое растение, должно культивироваться в нашем быту, как ни какое другое. Но именно о нём почему-то, всегда забывают, полагая, что оно не нуждается в уходе. В глубине души, большинство «людского планктона», вообще считают, что это сорняк. А бывает и так, что мудрость, уходящая за горизонты, раздувается от собственного пресыщения, и изживает сама себя, превращаясь в такую же иллюзию, как и всё, что, так или иначе, принадлежит этому миру.