– Как себя чувствуешь, племянник? – спросил брат Mutter и приятно удивил Васю, назвал его племянником.

– Спасибо, дядя Вова, хорошо. Пишите сестре письмо, а я всё уложу в сидор и тронусь. К вечеру, с Божьей помощью, буду дома.

– Уверен?! Может отдохнёшь, а завтра пораньше и отправишься? – переспросил дядя Вова.

– Нет, дядя, Вова! Я пойду. Там волнуются. Да я дойду, не переживайте и не смотрите, что ростом не вышел – я трёхжильный.

У Владимира Леонтьевича появилась, за рыжими от никотина сигарет и седых одновременно усах, улыбка. Ему очень понравился парень и взглядами, и своим упорством, и заботой о родных.

«Храни тебя Бог, Вася! Пусть Матерь Божья сопровождает тебя весь путь, идя впереди и оберегая тебя от бед и опасности, а ты по Её следам следуй…», – думал хозяин кирпичного дома, выйдя на крыльцо, присев на лавку и закурив самокрутку, – «ой, что же я расселся! Нужно же сестре письмо отписать».

Затушив, недокуренную сигарету, резко войдя в дом, обратился к жене:

– Найди, Дуся, бумагу и карандаш. Вере письмо нужно составить.

Дуся, засуетилась, забегала по комнате и принесла то, что просил супруг.

– Спасибо, красавица. Ты, тоже что-то хотела бы передать свояченице?

– Здоровья им всем, пусть их Бог бережёт, а сама детей пусть бережёт! Вот и всё, что ещё я могу пожелать? Быстрее пусть война заканчивается. Пусть будет проклята она, смерть несущая, кровожадная!

– Хорошо! Я сам, а ты парню помоги скарб в сидор собрать.

Было чуть за десять часов, когда Василий прощался со всей семьей Владимира Едуш старшего. Вася поправил лямки, изготовленные из поясов пальто или плащей, но довольно широкие и удобные, в плечи давить не будут.

– Как твоё отчество, Василий? – спросил, назвавшийся сам, дядя Вова.

– Петрович, я, дядя Вова! Батя на фронте, да и, я, как только немца прогонят чуть, тоже пойду гадов бить.

– Пойдёшь, обязательно пойдёшь, Василий Петрович! Береги себя! Попрошу тебя, как старшего в семье мужчине, ты помоги там… ну чем можешь. Сам понимаешь.

– Дядя Вова, это лишнее, я же не маленький. Всё будет хорошо. Наших дождёмся, с голоду теперь точно не помрём. Вам спасибо огромное! И Вам доброго здоровья и радостных новостей в дом. Пойду я. Прощайте!

Простившись, Вася уверенно зашагал по улице, не оборачиваясь, уже традиционно, веря в приметы. Солнце, изредка выглядывающее из-за туч, светило в спину. Вася шёл изначально на запад, а затем свернул на север. Полуторакилометровый подъём закончился, и дорога шла более полого по вершине плата Миусского хребта Донецкого кряжа.

Мысли были добрые и позитивные и юный «снабженец» представлял, как будут рады домашние, встречая его, как его обнимет Mutter, как на шею повесится сестрёнка, а он будет держать на себе, превозмогая усталость, с каким уважением будет смотреть, стесняясь, приёмная сестра Зина – это будет скоро, сегодня вечером.

Конечно же, так и будет. И он донесёт все, чем загрузили его в том, ранее неизвестном, но ставшим в чём-то родным, хуторе Едуш, всё, кроме куска сала, который у него отхватит штык-ножом жадный полицай, во время проверки содержимого вещмешка на посту в Новониколаевке.

И скоро зазеленеет природа и будет легче найти пропитание. И они, конечно же, хоть и не так ярко, как в мирное довоенное время будут радоваться весне, и будут с нетерпением ждать того дня, когда немцы начнут суетиться и бегать по селу, как тараканы, которых хозяин застаёт на кухне, включив свет. До этого дня не так и много, если учесть, сколько уже людям пришлось страдать в оккупации, и безумного, невыносимо долго, когда день ожидания годом тянется. Но они дождутся, иначе никак, иначе зачем нужно было выживать только для того, чтобы жить и дожидаться родных с войны. И они вернутся, но не все, конечно. И это будет, но как скоро? Этого ответить никто не мог.