и ветер пакует уют.
Замнём компромисс коромысла —
повтора не будет на бис.
Тяни сквозь соломинку смысла
недоброй надежды кумыс.
Связист
Патриархат-лукум. Икар – орут вороны.
С перрона, в Каракумы, состав неподвижной.
А я простыл в тылу, и не понёс урона
не вылез на рожон под ветер ножевой —
квадратногнездовой, и свежеиспечённый,
что твой гипсокартон на профиле небес.
Гудит на образа и кашляет о чём-то
мобильная моя, больная позарез.
Зажжённых фонарей запущенные фрезы
вылизывают март вдоль кромок и оград.
Налаживая связь с любимой до зарезу,
берёзовый покой томленьем не ограбь.
Фанерные крыла уносят с колокольни,
ты падаешь во сне уже – без кинопроб.
В наушниках – любовь, и помирать не больно,
когда вокруг Шопен и Штрауса галоп.
Лёгкость бытия
Пока в душе любовь и пантомима,
успею ли, сквозь утренний туман,
принять детали будущего зримо,
оно – оно? А не самообман?
Оно войдёт в твой дом без уважения —
натопчет так, хоть спиртом пол протри.
Вот отключить бы камеру слежения —
боюсь, вся эта радость изнутри.
Алло. Опять Вселенная на связи,
космические шорохи и треск.
Не спрашивай, откуда столько грязи —
вот почему свинья никак не съест?
Жене
Снег первобытный магмой бронзовеет,
грядущий день готовится на взлёт.
Не повезло с Везувием Помпее,
да и тебе со мною не везёт.
Подряд курю – чаи в ночи гоняю,
проветриваю кухоньку в мороз.
В цветочные горшки твои роняю,
ошпарив пальцы, пепел с папирос.
Помазанник на трон царя Гороха,
чихнешь – он бубенцами зазвенит.
В моей груди прошедшая эпоха
гуляет, как хронический бронхит.
Распластанный на крыльях птицы-тройки,
в какой момент зевнул я, со смешком —
всех деревянных кукол перестройки
осыпал враг волшебным порошком.
Доколе нам теперь, терзаясь прошлым
неизлечимым, хоть огнём гори,
обратный путь искать по хлебным крошкам,
которые склевали снегири?
Юбилей
Оттрубила октябрьская медь
четверть века семейного блица.
Я хотел бы с тобой умереть,
только всякое может случиться.
Мы забиты, как пакля, в пазы
общей жизни – изломы, извивы.
Вот – на гнёзда растащат дрозды,
или плесень сожрёт молчаливо.
Мало ли что случится ещё?
Запасайся соломой к моменту —
захлебнусь ленинградским борщом,
задохнусь, просвещая студентку.
Почему, чем привычней режим
и короче его амплитуда,
тем упорней от счастья бежим
по осколкам последней посуды?
Ностальгия
Великую империю поправ —
в развале поучаствовал невольно —
по полной оторвался, как рукав,
а счастья нет – но есть покой и «volvo».
Пока свистком размахивает рак,
и лебедь не найдёт свои балетки,
и щука подо льдом тоскует, как
потерянная варежка на ветке,
не выйти из зверинца сразу вон —
дверная накосячила цепочка.
Понравится какой-нибудь смартфон,
подумаешь – прощай, вторая почка,
наверно, проще кинуться с моста,
рискуя на корягу напороться,
но остаются светлые места
от пятновыводителя на солнце,
пока воспринимаешь без помех
отчизны необъятные просторы,
где столько женских тел сосками вверх,
что постоянно тянет в эти горы.
ЖД
Луны НЛО в подстаканнике скачет
посмотришь – в окошке ночном.
За стенкой гуляют вурнарские мачо,
послушаешь – явное чмо.
«Железку» одним костылём не исправить —
по стыкам скакать обречён.
Какое купе потрясённая память,
откроет трёхгранным ключом?
Не нравится Сенежь – торопишься на Иж,
вибрируя звуком в струне.
Хоть в «скором» трясёшься, а не «догоняешь»
какие порядки в стране.
Оранжевых баб обуяла дремота —
наскучило гайки крутить.
Сосновые шпалы, глотнув креозота,
одни – поперёк на пути.
К себе пригласи, проводница Оксана,
в шинельке, пошитой с душой,
пусть чайная ложка торчит из стакана,
с присыпкой на палец большой.
Чья пена пивная гуляет по венам,
слюну превращая в слюду?