– Ночью шрамы не видны…

И его это только подхлестывало. Он порхал над ней и из его груди вылетали слова:

– Я люблю тебя! Люблю! Люблю!

Он шептал ей о своей любви и все поднимался, и поднимался к буре. И они оба чувствовали, что буря приближается. И вот налетел ветерок. Зашуршали их чувства. Пошли волны, которые налетали и отлетали, и снова налетали. И что-то подхватывало их и начинало качать, нести. И они оба отдавались налетавшей стихии. Эти толчки, эти волны были только предвестниками стихии. Они готовили почву, раскачивали пространство, освобождая его для потрясений. И вот словно подул сильный ветер и их подняло и понесло. Так буря налетает с дальних полей на сады и обильно стряхивает с деревьев плоды. Так клонятся, шатаются, машут ветвями деревья. А буря все не устает и трясет, и трясет яблоки с листьями. И листья падают и шуршат, а яблоки падают с таким сладким звуком. И буря то затихала, то снова принималась бушевать. Она налетала несколько раз.

И уже наступил рассвет, а они все не могли насытиться друг другом. Они узнали, что такое бесконечность. В нем появилась широта полей, разбросанность лесов. Его руки были раскинуты и он, словно обнимал ими весь земной шар. В ней покоилось умиротворение. Она лежала на боку, головой на его руке. И в ее покорной позе с согнутыми коленями и подобранными к подбородку руками угадывалась спокойная текучесть и плавность реки.

Они изнемогшие спали в утренних лучах. Когда в дверь постучались, оба очнулись и прислушались. За дверью кто-то неистовствовал. Слышался голос. Он приподнял голову и поцеловал ее в шрам на щеке.

Она открыла глаза.

– Лежи, я открою и узнаю, в чем дело.

Он накинул халат, перехватил его поясом и открыл дверь.

– Уже десять часов утра, – сказала горничная. – Нам нужно готовить номер для итальянца. Он уже звонил из аэропорта.

– Сколько у нас есть времени?

– Полчаса… Ну, максимум сорок минут.

Он кивнул горничной и закрыл дверь.

– Сколько времени? – спросила она – У меня телефон разрядился. Странно, он никогда не разряжался так прежде.

– Десять часов, – сказал он, подошел к шкафу, достал из костюма свой мобильный телефон. Тот не реагировал на кнопки. – Мой тоже разрядился донельзя.

Он отбросил телефон на край кровати и подполз к ней. Не говоря ни слова, он положил ее спиной на кровать и стал целовать, снимая халат, который она едва успела накинуть.

– Сумасшедший, мне нужно почистить зубы, умыться…

– Я стану твоей расческой, твоей зубной щеткой, твоим полотенцем. Я стану всем, что тебя окружает.

– Это правда, что ты мне говорил ночью?

– Что я тебе говорил?

– Что ты меня любишь.

– Правда. Вырвалось из самых потайных уголков души.

Он снова принялся ее целовать, и она уступала ему понемногу. Уступала и уступала, и уступила совсем.

Она шептала:

– Я люблю тебя! Люблю!.. – и стонала. – Любимый… Я твоя!.. Твоя!

И он шептал ей:

– Я желаю тебя, твои губы, твои щеки, твои глаза. Я желаю твое тело! Тебя всю!

И снова бушевала буря. И тела испытывали нетерпение и болели от усилий. И снова губы шептали о любви.

Через некоторое время снова послышался стук в дверь. И он снова лежал, раскинув руки.

– Я открою, – сказала она.

За дверью стояла администратор.

– Я прошу вас покинуть номер. Он забронирован. Сменщица сказала мне, что вы только на ночь…

– Не беспокойтесь, мы сейчас уходим.

Мир перестал существовать для них. Они видели только друг друга. Слышали только друг друга. Они порхали по номеру и собирались покинуть его.

– Жалко, что нам нужно уходить отсюда, – посетовал он.

– Да, жалко, – сказал она. – Надо телефоны зарядить.

– В машине зарядим.