На стороне «наших» был и Пушкин (обратившийся когда-то к Чаадаеву со своими хрестоматийно известными стихами «Любви, надежды, тихой славы…»), который также высказал несогласие со взглядами Чаадаева на историческое прошлое России, выраженными в «Философических письмах» 1830-х. Помним, что 19 октября 1836 г., в день Царскосельского лицея, за четыре месяца до своей кончины, Пушкин писал Чаадаеву, и это тоже знаменитая его реплика: «Благодарю за брошюру, которую Вы мне прислали… Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться… Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».
(И мы помним, что Чаадаев потом изменил свою точку зрения на Отечество.)
Не пропустим и слова из послания Языкова свояку Хомякову, идейному вождю русских славянофилов:
Не только Белинский выступил против Языкова и Пушкина в «Обзоре русской литературы в 1844 г.», но и Некрасов, со смешной местами, но в целом вяловатой и затянутой пародией «Послание к другу (из-за границы)», опубликованной в «Литературной газете» 1 февраля 1845 г. Как многое похоже на ту ситуацию и теперь! Звонко щёлкают пёрьями «поэты и гражданины».
«К ненашим» – мощное и значительное высказывание русского национального гения. Примечательно, что адресовано оно известным умам России, с которыми нас учили отождествлять русскую «прогрессивную» литературную мысль. Странная сложилась традиция: кто Россию критикует, если не сказать поносит, тот непременно считается прогрессивным, а у кого за неё душа болит, – тот ретроград, лапотник, сермяжник, и никоим образом не Виссарион Григорьевич, а совсем напротив – Лиодор Ипполитович Картофелин.
«…Вы все – не русский вы народ!» – сказал Языков. И кому же? Грановскому, Чаадаеву, А. Тургеневу, Белинскому. Саморазоблачительно «узнал» себя в этой реплике и Герцен, британский, с позволения сказать, «колокол», нехорошо назвавший сочинение Языкова «доносом в стихах». Передёрнул. В новые и новейшие времена так поступают некоторые «ненаши», десятилетиями служащие «Голосу Америки» или би-би-си. Герцен отбыл на берега Альбиона и оттуда учительствовал Отечеству.
Умрёт, известное дело, в «Парижике», в 1870-м. Тогда как молодые Пушкин, Лермонтов и Языков полягут на Родине, причём гораздо раньше – на рубежах 1840-х, плюс-минус несколько лет.
Герцен всё же под занавес дней своих рискнул самопримириться в «Былом и думах» (опубликовано в 1868 г.), то есть спустя двадцатилетие с момента кончины Языкова, в виду своей приближавшейся смерти, пытаясь умягчить себя и общественность, сказал о сути спора между «славянами», как он назвал славянофилов, и западниками («нами»): «Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да по тому, что её песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили её, но жизнь её была слишком тесна… Такова была наша семейная разладица лет пятнадцать тому назад… Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы их, а потому, что и они и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей любви к России или они – в нашей».