– Божественно, – отпил он осторожно, слушая при этом, как сомелье увлеченно рассказывал о достоинствах сорта. – Танины чувствуются.

– Остался последний ящик, – сказали ему по секрету. – Это надежное вложение Ваших средств. С годами такое вино раскрывается еще лучше.

– Что ж… Еще пару глотков, и я созрею, – отшутился он и отошел к «Алазанской долине», где стояли две деловые, хорошо одетые, при деньгах барышни.

– Сообразим на троих, девушки? – предложил он, улыбаясь, совместно отметить начало осени, но дамы посмотрели на него с осуждением и даже не удосужились ответить.

Им уже упаковали в бумажные пакеты несколько бутылок, и сомелье, совсем молодой с интеллигентными чертами грузинский мальчик, вызвался донести товар до машины.

– Что ж… Еще пару глотков, и я созрею, – повторил тогда мужчина в куртке и, не выпуская из рук свой стаканчик, тоже отправился к выходу.

Девушка в фойе в грузинском наряде, уже в сопровождении своих строгих братьев с орлиными носами, которыми они заметно гордились, пожелала ему счастливого пути, несмотря на то, что он ушел пустым, и он, оценив ее благородство, обещал зайти к ним еще, возможно, завтра и обязательно приобрести хоть одну бутылочку автохтонного сорта.

На улице он увидел у нижних ступеней бездомного, который пытался подняться и сильно охал, потирая ушибленный бок. Очевидно, этот несчастный не прошел фейс-контроль и его грубо вытолкали из заведения.

– Эй, – окрикнул его мужчина в куртке и предложил ему свой стаканчик, – на, отхлебни глоток южного солнца.

Но бездомный отворотил нос и пренебрежительно сплюнул себе под ноги.

– Если ты пришел к змеям, не удивляйся, что тебя ужалят, – проворчал он, поглядывая исподлобья на двух дам, которые спускались по ступенькам в сопровождении чересчур услужливого мальчика.

Не смотря на то, что молоденький сомелье нес тяжеленный, позвякивающий на ходу пакет, он умудрялся еще подавать то одной даме, то другой свою высвобождающуюся руку. И те охали и ворчали, опасаясь, что дорогое вино может выскочить из пакета и разбиться от этих непродуманных движений.

Мужчина в куртке не стал дожидаться, пока дамы спустятся, и, подгоняемый в спину ветром, с нескрываемой грустью и с каким-то сожалением, продолжил свой путь, выйдя опять на Старый Арбат.

Кто бывал хоть однажды на старом Арбате, наверняка видел художников, сидящих на раскладных стульчиках перед мольбертами прямо под открытым небом. Среди этих работников кисти, пастели и угля встречаются настоящие таланты своего дела, которые из года в год совершенствуются в жанре портретного рисунка, анимализма и пейзажей старых московских двориков. Их первоклассные работы обычно выставляются прямо на улицах, и иной раз прохожие путают их с мировыми шедеврами, а некоторые коллекционеры даже охотятся за такими работами, считая, не без основания, все это современным пока еще недооцененным искусством.

Возможно, именно такой старичок с козлиной бородкой, в характерной для художника шапочке, отделился от скучающего сборища своих побратимов по ремеслу и обратился к проходящей мимо женщине, которая быстро катила перед собой инвалидную коляску. Очевидно, эта прохожая уже не раз бывала здесь и была знакома с уличным творчеством не понаслышке, потому что еще заранее завидев мольберты, она поспешила обогнуть их, но настойчивый художник с бородкой все же преградил ей путь, широко раскрыв, словно коршун, свои когтистые крылья-руки.

– Не пущу, Люда, не пущу! – заговорил он заплетающимся языком, слегка пошатываясь.

– Ну вот, опять нализался, – закачала покрытой головой эта, судя по платку и старомодному длинному платью, набожная женщина, с осуждением глядя на подвыпившего мастера.