____

Веня Горюнов был инстинктивным романтиком, наверно, с рождения.

Помнил самое раннее, перед весенней грозой:

Откуда это у него? Ведь, родился на краю земли, где люди возделывали землю и забирались далеко в море, чтобы добыть пропитание. В семье счетовода, мнившего себя интеллигентом, и безграмотной матери, дочери нищенки.

Откуда впервые прилетело в его юность мгновение божественной веры, высшего смысла, не заслоненного зловещим дымом борьбы добра со злом? Казалось, в заброшенной далеко дальневосточной земле на берегу океана эмбрион Вени до рождения уже впитал с молоком времени веру в будущее счастье всех.

В этой спящей «глубокой теплой тени» чудилась Афинская философская школа, изображенная на фреске Рафаэля. Эта школа давно исчезла, но конспиративный заговор мыслителей разнесли по миру многочисленные ученики, кого коснулся ее магический жезл, даже до дальнего уголка земли, до рождения Вени. Вот это все уже было в родившемся Вене – не зная, он оказался ее учеником. А может быть, это природное свойство вновь просыпающейся жизни?

Это была, конечно, и библиотека, доставшаяся отцу после реквизиции имущества ученого, сосланного после революции, которую Веня пожирал, – откуда эта жажда в глубоко провинциальном пареньке? Там были старые издания Гоголя, Белинского, дореволюционные потрепанные журналы и книжки стихов, издания старых философов, сборник «Вехи». Веня жадно читал их все, смутно чувствуя смыслы и, кажется, все понимал.

____

Горюнов сразу ощутил «глубокую теплую тень» в старом поэте, уравнивающую их в вечно юном возрасте, и, не спрашивая, из какого времени взялся этот странный старомодный старик, как поэт удовлетворился поразительным сведением, что тот писал стихи еще в начале XX века. И старик тоже почувствовал в молодом друге «новую музыку».

Они бродили по окрестностям, среди поваленных деревьев и зарослей (последствие давнего урагана) по вымощенной тропке с фонарями и стендами, рассказывающими о знаменитых художниках и писателях, гостях поселка.

Старый поэт, перешагивая через трухлявое поваленное дерево, жадно расспрашивал, что случилось со страной после «очистительной революционной бури».

Он что, с Луны свалился? Горюнов неохотно пояснял ему, как младенцу, старые, давно известные каждому события.

После Октябрьской революции интеллигенты, обожествлявшие народ и боявшиеся «пугачевщины», вырвались на Запад, другие расстреляны или оказались в лагерях.

– А мои друзья? – ужаснулся старый поэт, и споткнулся о камень. Горюнов придержал его.

– Их вывезли «философским пароходом» в эмиграцию после большевистского переворота.

Старый поэт помолчал, и потом сказал скорбно:

– Может быть, ей не хватало доверия народа, но она искренне любила Россию. У нее было чувство родины.

Отвлекаясь от горьких мыслей о трагической судьбе друзей, он спросил:

– А что было потом?

– Позже, во время «диктатуры пролетариата», многие снова бежали на Запад, или тоже были расстреляны или замучены в лагерях.

– А остальные?

– Жить-то хочется. Так было во все времена – приспосабливались всегда. Верили живым лозунгам «Вся власть – трудящимся!», «Мир народам! Земля крестьянам! Заводы рабочим!» Только потом лозунги стали привычными, давно отработанными обветшавшими и приемлемыми, как телесериалы об Изауре. Оставшиеся старые интеллигенты вынуждены были стать «попутчиками» одной партии.