– Вам плохо? Может, «скорую» вызвать?

– Не надо, – сказал через силу, хотя голова кружилась.

– Тогда вас домой доставим, – продолжала она. – Как раз Виктория Семёновна ехать собралась, и увезёт.

Пупышов живо подхватил:

– Вот и прекрасно! Ты, Пётр Сергеич, дома полежи, капелек попей. Меня тоже иной раз прижмёт так, корвалольчику пузырек тяпнешь, и порядок… Можно дальше бегать.

И вот тут-то случилось чудо – словно блеснул луч солнца.

В комнату вошла Она! Я замер, дыхание остановилось. Вся была светлая: белое лёгкое платье, такие же туфли на высоком тонком каблучке. Личико круглое, носик прямой, чуть курносенький, волосы немного кудрявые, золотые. И не соломенные, а темноватые, как старинная медь. Была необычная, милая, просто нет слов, чтобы описать её.

– Как себя чувствуете? – спросила негромко, И, не дожидаясь ответа, взяла мою руку, стала считать пульс. Строго сказала:

– Надо срочно расширить сосуды. Павел, налей коньяку. – Пупышов даже скривился, нехотя накапал неполную рюмку. Она молча взяла бутылку, долила её доверху. Тут у Пал Палыча хамство прорвалось.

– Ё-моё! Новое дело, коньячок-то, между прочим, французский. «Подавись ты им» – подумал я, и рюмку брать не стал.

Виктория Семёновна, это, конечно, и была жена его, скомандовала:

– Ну-ка, пить без разговоров!

Взял рюмку и выпил, сердце уже не кололо, то ли от коньяка, то от одного её присутствия. Потихоньку встал с кресла.

– Спасибо большое, я пойду.

Пупышов явно обрадовался, что избавится от меня.

– Отпустило и ладненько. Гуляй тогда, потихоньку до дома, там полежишь, и всё будет о'кей.

– Нет, – возразила она. – Пешком нельзя, только на машине. – Оглянулась на Анну Петровну и та сразу подхватила меня под руку и увела. Шёл и думал: как она, такая нежная, терпит этого хама? Почему и зачем?

Как только этот чудик закрыл за собой дверь, Пупышов налил рюмку, выпил залпом, сказал громко и весело:

– Так-то лучше, только «скорой» тут не хватало. Придёт этот лох в мой банк, куда на хрен денется, а там ребята «обуют» его по полной программе. – Налил ещё рюмку, выпил. – Ну, за всё хорошее, за мой жилой комплекс здесь, и за отель во Франции. Ладно, пошёл овсянку есть, заржу скоро, как лошадь, чтоб она пропала, но здоровье беречь надо.

Встал, и от полноты чувств и от коньяка громко закричал:

– И-го-го

Ах, рано, рано радовался банкир Пуп, напрасно веселился. С этого самого дня его линия жизни тесно переплелась с жизнью чудика сантехника учителя Пташки. От этой, вроде бы, случайной встречи всё и началось-понеслось… По судьбе Пал Палыча пошла глубокая трещина…

6

Доехали мы быстро. За всю дорогу Виктория Семёновна не сказала ни слова, я тоже молчал. Вышли из машины, взяла меня за руку, повела к железной входной двери. На площадке перед спуском в подвал, сидел Борис Борисович, наш общий кот, серо-полосатый с рыжими пятнами.

– Привет, получай обед! – сказал ему и вынул из кармана специально купленный пирожок с мясом. Развернул бумагу и положил на пол, котюга его хапнул и мигом умчался.

Виктория Семёновна слушала наш разговор с улыбкой.

– Имя и отчество у него есть, а фамилия какая?

– Фамилия? – переспросил. – Надо срочно придумать. Пусть будет Пушкин. Борис Борисович Пушкин, звучит неплохо..

Она удивилась:

– Почему вдруг Пушкин?

– Потому, что пушистый.

– Нет, не годится, лучше просто Пушок.

Я, конечно сразу согласился,

– Борис Борисович Пушок, очень хорошо, даже замечательно.

Наша лестница – не дай Бог! Пыль, грязь, бумажки какие-то валяются. И, главное, подвал, там всегда стоит вода, пахнет болотом и ещё кое-чем похуже. Но она молодец, ноль внимания на всё это, хотя не привыкла к такому. В её доме наверняка лестницу моют каждый день, а подвала совсем нету.