Вера сладко зевнула, погасила свет, подмяла поуютнее подушку – щека устроилась… Как мягко! Как приятно…

Уснуть.

Она устала. Хорошо б уснуть… вновь в омут сновидения упасть.

А на пороге сна пришло воспоминанье.

Нет, только не сегодня! Вот напасть…

Что это было? Когда это было?

Небо нахмурилось дождём ненастья.

И моросило. Он в глаза её глядел…

Вот дождь пошёл. Грибной!

Одни они остались в мире. Непереносимое счастье…

В глазах отражался дождь, и сверкающие дождинки-слезинки капали с ресниц…

Потом…

В жизнь ворвалось нечто враждебное.

Чужое.

…Вот Верочка откидывает одеяло мягкое, садится… Толчок, отрыв – и ощущенье странное: она парит…

А в теле легкость, невесомость. Быть может, это сон ей снится?

И непривычно, но… она под самым потолком летит… как птица!

Да спит она! В квадрате черного окна, как в зеркало, глядит луна… Вираж, другой – как жаль, так комната мала! И тесно… ой! Сейчас она о потолок ударится – она спала?!

По волшебству – или во сне?.. Вот стены раздвигаются… Так медленно… Как странно! Стены расступились – и пропали, ушли.

Тогда впервые к ней явилась Natalie…

Заря… Вот крадучись, искрясь сверкающим извивом, луч солнечный, шалун, заполз – разрезал темноту. И солнца первые лучи прогнали мрак ночи. А яркий свет рекой оранжевою, золотым приливом мир заливал вокруг. И небо ночь взрывало! Горело небо, жгло, пожаром сотен солнц пылало.

Стояла ночь – и утро враз настало!

Цветёт-поёт, клубится-золотится лето зноем.

Прелестная зеленая лужайка пред ней раскинулась, дыша покоем. И пруд в тиши имения, вон там, вдали. И травка, как зеленым шелком гладью рисунок вышит.

И – Natalie…

Портниха Татушка оборочки да ленточки на платьице её всё пришивала: то матушкою велено, хотя оборок мало… Молочно-белое то платьице – а кружево, как молочко топлёное. И бантики зеленые на пояске да на груди – ах, что за прелесть, и оборочки зеленые.

И тонкий, гибкий её стан, будто часы песочные, корсетом перетянут… А нянюшка Платоновна намедни сказывала: я чай, ты милушка-да-лапушка ужотко так ладнéнька-да-милéнька – хороша!

Нет, няня не обманет!

Она теперь и шляпку наденет не спеша – вся лентами расшитая, да, с томиком стихов, – в беседку, от солнышка сердитого… А там, в увитой диким виноградом да плющом ротонде, ей томик полистать, жужжанью заблудившейся пчелы внимать.

А бабочки-то – диво! Новую б какую в коллекцию ее, не больно-то богатую, поймать…

Так крылышки лимонные дрожат, трепещут… А в зеркало ей поглядеться еще? Одна беда: ведь в зале зеркало-то замутнено, будто покрыто паутиной. Точно лик божий на иконе той, в церкви сельской, ее любимой.

Пятном размытым личико её глядит. И отчего maman повесить новое не повелит?

Заплесневела муть зерцала.

…Вот Natalie чрез двери отворённые выходит, от солнца ярко-рыжего зажмуривается.

Как припекает солнышко, как жарко, знойно стало!

Сочно зеленая лужайка, дом ярко-белый с бельведером да колоннами. Звон-перезвон часов напольных с лужайки можно услыхать. Бой их малиновый. И как поют они приятно, приглушённо. Удары гулкие, мотив старинный.

Тише!

– Бб-бимм-м!!! Бб-бомм-м!!!.. Бб-бимм-м!!! Бб-бомм-м!!!..

Да сколько же теперь пробьёт?

За ближним лесом колокол церквушки вдруг заблудился – нет! Заливисто поёт.

Бб-бимм-м!!! Бб-бомм-м!!!.. Бб-бимм-м!!! Бб-бомм-м!!!..

И колокольный звон доносится со всех сторон.

Да где ж альбом с гербарием? За старым фикусом забылся он опять?.. Бог с ним совсем – родимой нянюшке Платоновне его велеть потребно поискать. Она найдет, небось…

Ротонда живописная. Место её любимое в имении. Вид романический на пруд, осокой да кувшинками зарос… Она в ротонде стихи читает, по обыкновению. И подступает к ней меланхолическое настроение.