Пыля любила свою семью. Отца с его широкими плечами, на которых так весело каталась в детстве, и сеточкой морщин в уголках насмешливых глаз. Тихую мать, что снисходительно улыбалась, гладя солнечных зайчиков, скачущих в волосах дочери. От нее всегда пахло корицей и свежим хлебом. Пыля любила их старый дом, окутанный призраками прошлых поколений и душным запахом цветов вперемешку с пылью. Она любила свою жизнь.

Теперь девушка и не припомнит, какие цветы в тот день стояли в вазе. В тот последний день. Может, то были розы, засохшие с одной и подгнившие с другой стороны? Гниль со сладковатым подтоном. Запах неизбежной кончины. Он пропитал собой девичью комнату И глубоко засел в сердце Пыли. Отделаться от него, казалось, возможно, лишь вспоров себе грудь и вынув сердце. И с ужасом обнаружить, как некогда алая плоть налилась нескончаемой тьмой, словно спелые ягоды ежевики, оплетающие могильные камни. Вовек ей не смыть ягодные чернила с рук. Да то и не чернила вовсе.

Пыля вздрогнула. Ветер ночной, бойкий странник, наведался в гости. Засвистел, заухал в щелях крыши худой, застучал ставнями, что на паре гвоздей да честном слове висели. Сдул девичий сон, как мучную пыль с мельничного жернова. Сморило Пылю прямо за столом, среди разложенных вокруг пучков трав, скруток коры, пахучих свертков, мешочков, скляночек, ступок и прочей знахарской утвари. К щеке прилип листочек, а в волосах запуталась шелуха. Потянулась девушка, похрустела косточками, чтоб окончательно сонную память прогнать. В углу зашуршало. Баечник недовольно заохал. Травница разом выпрямилась, покрепче стиснула зубы и глаза зажмурила. Больно уж серчал злой домашних дух, ежели за ним кто наблюдал. Разговоры с людьми вести он тоже не любитель, впрочем, и люду беседы с ним чреваты – от сего «добра не будет». Да и как, скажите на милость, ждать добра от того, кто воплощает собой страх, сотканный из вечерних разговоров о вещах жутких и силе нечистой? Случается, вечером начнет народ травить страшные сказки иль байки дрянные, а опосля, как все улягутся спать, баечник выходит: тихо плачет он и глухо стонет, бормочет что-то неразборчивым голосом, бродит по избе, половицами скрипит, шуршит, постукивает в дымоходе, мерещится по темным углам. А бывает и того пуще: заберется к человеку на кровать, сядет на грудь и давай над головой руками водить – сны дурные навлекать, покуда не привидится рассказанное на ночь, да человек и не проснется от кошмара в поту холодном. Поговаривают, была некогда защита от сих зловредных домовых фейри – заклятия-заговоры читали, но канули их строки в лету. А больше баечники ничего не страшатся. Ну, кроме Юшки. Баггейна страшились все. Да где ж она, рогатая, сейчас бродит?

Баечник стих. Стряхнула Пыля ошметки цветочные, расправила плечи и встала решительно. Надобно дров в печь подкинуть да тесто свежее замесить, пироги напечь. Шагу ступить не успела, услышала шум за окном, будто свора собак лает и свинья визжит, верно, те ее, ни дать, ни взять, живьем дерут. От сих воплей и завываний кровь стыла в жилах. Мышкой подкралась девушка к оконцу, неуверенно потопала ногами, будто снег сбивая, вздохнула и наружу осторожно выглянула – а после тотчас назад метнулась и испуганно лопатками в стену вжалась. Вмиг краска с лица травницы схлынула, такой бледной та сделалась, ажно еще чуть-чуть – и в темноте засветится!

С лаем и воем свора больших и малых черных псов носилась по мельничному двору, рассекала мощными лапами клочья тумана, остервенело гоняла бесформенные многоликие тени, копошившиеся у самой земли. Загоняли псы пытавшихся удрать в «стадо», точно скот на бойню вели. Скалилась свора, безжалостно рвала на части беглецов. Мешались темные тени с белоснежным туманом в единый бесформенный клубок – не разглядеть, не разобрать.