Няня и домработница в одном лице охотно посвятила весь выходной нуждам своей любимицы. С приходом бойкой, работящей старушонки, в руках которой всё горело, избушка на Винновом тракте превратилась в живой организм, как это всегда бывало в квартире на Солнечном бульваре. В ванной вовсю гудела стиральная машинка, в комнате еще жужжал пылесос, а на кухне уже скворчала сковорода беляшей.

– Что ж ты, Ларушка, не сказала, что сидишь с пустым холодильником? Сердце кровью обливается, глядя, как ты тут одна живешь, моя родная, – причитала Ильинична, суетясь у плиты.

Маленькая, кругленькая, аккуратненькая, она была наряжена в добротное васильковое платье до пят и такой же добротный длинный фартук, бежевый с вишневой каймой. Седина, волнистая от химической завивки, отливала сиреневатой сталью оттеночного бальзама. Печать кроткой недалекости, зацементированная в выцветшем взгляде, придавала облику нетипичную, даже нелепую, для столь почтенных лет, моложавость.

– Живу я, моя дорогая, в кайф, все лучше, чем со зловредным хрычом, – посмеивалась Лара. Она сидела на подоконнике с сигаретой и банкой колы, болтая ногами в узких черных брючках, спереди кожаных, сзади – стретч. – Питаюсь чем бог пошлет, да и ладно.

– Зачем же ждать что бог пошлет, когда самой все приготовить можно? – недоумевала хлопотунья. – Уж сколько раз предлагала научить тебя. Ведь ты у меня девочка способная, хваткая. Вязать-то вон как уже нашустрилась, каждая петелька на месте, – она поощрительно кивнула на Ларин полосатый свитер. – Любо-дорого смотреть!

Девушка связала его совсем недавно и, довольная удачным результатом, носила часто-часто. Вещица впрямь получилась знатная, невероятно стильная: горловина нарочно необработанная, нижний край и вовсе с имитацией частичной распущенности, рукава три четверти, а на локтях – кожаные заплатки.

«Эксклюзивчик!» – хвалили друзья.

– Вот только сочетание цветов ты выбрала какое-то не очень, – с сожалением заметила старушка. – Грубовато оно для девочки. Красный лучше бы с беленьким или с голубеньким.

– Ничего-то ты, Ильинична, не понимаешь, – продолжала посмеиваться Лара. – Мой свитер – вещь концептуальная, а-ля Фредди Крюгер.

– Как? Хрюгер? Это кто ж такой? – нахмурила низенький лоб Ильинична, честно пытаясь припомнить. – Певец, что ли? Уж не из этой ли твоей группы «Пикник»? Все стены в их смурных физиономиях, что у деда дома, что здесь, прям мочи нету!

– Ну скажешь тоже! – едва не подавившись со смеху, возмутилась Лара. – «Пикник» – это Шклярский, а Крюгер – это, – девушка растопырила пальцы веером и медленно, с пронзительно противным скрипом провела острыми ногтями по оконному стеклу: – Кр-р-р-р, кр-р-р-р! «Кошмар на улице Вязов» помнишь? Смотрела ведь со мной в детстве все части.

– Ох ты, батюшки мои, еще хлеще! Помню, как не помнить, страхолюдину этого. Нашла же с кого моду брать!

– Нашла! – забавлялась девушка. – Фредди – моя икона стиля.

Как только дом засверкал чистотой и порядком, они уселись пить шиповниковый чай с беляшами.

– Кушай, кровиночка, на здоровье, – приговаривала Ильинична. – Вкусно ведь? Вот и кушай. В вашей семье к полноте никто не склонен, бояться нечего.

– Вкусно-то, вкусно, – признала Лара, осторожно, чтобы не обжечься, смакуя приятно пышные кусочки, брызжущие мясным соком. – Вот только за всю мою семью говорить не стоит, – в мокроасфальтовом взгляде сверкнула лисья хитреца, – не про всех ее членов нам известно.

Сколько Лара себя помнила, до нее долетало со всех сторон, что неблагозвучная фамилия, которую она обречена носить, досталась ей от совершенно чужого дядьки. В Утронске никто не верил, чтобы ее мать, огневолосая красавица-мажорка, пусть даже изначально прослывшая буйно помешанной, добровольно польстилась на отцовского шофера, простофилю без рода без племени. Покойный Виктор Отморозков, сходились во мнении жадные до сплетен горожане, был принужден академиком покрывать чужой грех. Само собой, небескорыстно. Позарился на богатое наследство безумной невесты – жадность его и сгубила.