Медсестра: Конференц-зал?

Главврач: Да какая разница куда. Мне просто нужно было, чтобы он вышел. А к вам у меня просьба.

Медсестра: Вот в чём дело. Не хотели его пугать. Понимаю, впечатляющее зрелище – главврач, разговаривающий с пустотой!

Главврач: Для меня, Зинаида Аркадьевна, вы далеко не пустота, вы же знаете.

Медсестра: Так в чём просьба?

Главврач: Я бы вас хотел попросить подготовить морально троих пациентов, чтобы они не пугались нашего гостя и его видеокамеры. Поговорите с ними.

Медсестра: Это тех, что в карты постоянно играют на деньги, да?

Главврач: Их самых. Они сейчас как раз из столовой должны в комнату отдыха подойти для очередной «товарищеской встречи».

Медсестра: Я, конечно, с ними поговорю и подготовлю, сделаю, что в моих силах. Но, Виктор Семёнович, вы мне скажите, а зачем их снимать на видео? Вам это не кажется странным?

Главврач: (Улыбаясь) Не более чем тот факт, что я разговариваю с пустотой. А если серьёзно, то я, честно сказать, с самого начала, когда появился наш гость, стал подозревать что-то неладное.

Медсестра: Что именно? Вам тоже он кажется каким-то странноватым?

Главврач: Да и не только это. Маловато в нём от медицины, что ли. Или не декан-психопатолог он вовсе.

Медсестра: Ну, вы же можете его как-то проверить?

Главврач: Попробую…

Медсестра: А если он всё-таки «не», то тогда он кто?

Главврач: Проверяющих сейчас достаточно. Из министерства если, то полбеды. А если из Федеральной Инспекции по налогам и сборам…

Медсестра: То?

Главврач: Успеть бы позвонить кому следует. Мы люди подневольные, но этого прекрасного места терять не хотелось бы… Ладно, раньше времени не будем паниковать. Я сначала его прощупаю.

Медсестра: И пусть снимает?

Главврач: И пусть снимает.

(Расходятся).

(Входят Анна, Генрих, Семён).

Семён: Котлеты сегодня неплохие. Фарш должно быть ещё свежий завезли.

Анна: Я всё же определённо не могу понять, как мы должны котлеты есть ложками?

Семён: Опять вы, Анна, за своё. Мне, конечно, понятна ваша склонность к утончённым манерам, – вилы в левой, тесак в правой. Но местное начальство именно так и относится к ножу с вилкой. Наверняка они опасаются, что мы можем покалечиться или покалечить друг друга. По мне так и ложка хороша, больше взять можно.

Генрих: Да они просто боятся бунта!

Анна: Чего, простите?

Генрих: Бунта. Внезапного и беспощадного. Вдруг мы будет чем-то недовольны, и начнём бунт, воспользовавшись ножами и вилками.

Семён: Ну, Модеувкович, ты в своём репертуаре. Вот скажи, ты чем-нибудь недоволен?

Генрих: Ну…

Семён: Я имею в виду здесь, в этом заведении?

Генрих: Всем вроде бы доволен.

Семён: Так чем ты можешь быть недоволен вдруг?

Генрих: Ну, я думаю… может…

Семён: Ты, братишка, сперва покумекай, а потом уж языком бряцай. Тоже мне, бунтарь!

Анна: Вы, Семён, просто не оставляете Генриху Модеувковичу свободного пространства для мысли. Вы хотите, чтобы все думали как вы?

Семён: Ну, хорошо. Можно предположить, что страна решила резко сэкономить на металле и перестала в экстренном порядке выпускать ножи и вилки. Вот вам ложки и всё, достаточно!

Генрих: Так может государство тоже опасается бунта?

Семён: Вот именно! И головной центр находится именно здесь, а мы являемся активистами подпольной ячейки. А вы, Генрих Модеувкович, ничего неподозревающий тайный предводитель нашего тайного движения «Ложка, вилка и свобода».

Анна: Сколько в вас желчи, Семён. Безжалостно язвите, а не понимаете, чем может обернуться для Генриха Модеувковича подобное отношение к нему. А если понимаете, так это вдвойне преступно.

Семён: Как не понимать. Эмоционально перевозбудится ваш подопечный, отключится, и максимум что произойдёт, так харей об пол ударится. Чего бояться, мы же бессудорожные. У нас приступы спокойно протекают.