Петя написал, что приедет летом, но все не ехал. Дети долго морились в ожидании, но потом все же уехали в пионерлагерь во вторую смену. Да и какие они заступники? Он пришел вечером, чужой и некрасивый, почему-то в бороде и усах, которые ему не шли. Пеленки заметил сразу…

Сел в прихожке на табуретку и долго курил. Вроде не курил же! Шура не знала, что говорить, и молчала, до судорог вцепившись в утюг. Думала – сразу уйдет или начнет делиться? Но он оказался не такой простой. Сходил во дворе в душ, хорошо налаженный его первым врагом. Раскрыл чемоданы, оттуда коньяк. Шура понятливая, наставила пряных солений. Крепко выпили и поели, все молча. Спавший невинным сном Валера даже не проснулся.

– Сколько ему?

– Скоро шесть.

Сходил, посмотрел:

– Так, хорошо. Пошли.

Шура за ним – как в бреду. Зашли в летнюю кухню. Он толстую дверь запер и сказал, что теперь он ее, курву, убивать будет. И выходил ее ремнем до беспамятства так, что спина надулась подушкой. Проревевшись, глянула на часы: и двадцати минут не было, а она подумала – два часа.

Ночью проснулась – Петя-изверг сидит и курит. Не курил же! И опять выходил ее, но только по-другому…

А утром пошел с импортной коляской гулять. Только раз он Шуре припомнил! Он с приятелем насчет севера говорил, мол, поезжай один, без меня. Старый стал младенцев-то качать, и этих – за глаза. Это было уже после того, как мы оттуда уехали, а Валера подрос и ходил в садик.

А как же Марат? Тот, напротив, никуда не уехал. Он купил шикарный дом на лимане и живет. Не женился.

(опубликовано впервые в газете «Красный Север» в 1989 году)

Он ее окликнул на углу:

– Э-э… Алфеева, вы зачем туда? Наверное, в супермаркет?

– Да вот, овощи хотела…

– Не стоит ходить в супермаркет, дорого. Хотите, покажу овощную лавку в фургоне? Увидите, все за полцены.

– А ты что, все знаешь тут?

– Все знаю, Алфеева, это мой квадрат. А вы новенькая, вам пригодится.

– Да, я – новенькая.

– Заметно.

Алфеева вздохнула шумно и замолчала. Они шли, скрипя колесиками сумок по насыпной дорожке с гравием. Произошел ремонт тротуара. Сумки даже волоком выкручивали руки, у новенькой тем более – резина с колес слетала. Она при каждом шаге прядала ушами, ныряла головой вниз непроизвольно. Пацанская стрижка – пепельная от верха, черный затылок, – взлетала на ветру, шла веером. А вот складка у рта – значит, немолодая. Сколько ей – тридцать? Тридцать пять? Старовата. Куртка тоже пацанская, велика ей, но не рэперский заход, а бедность, сразу видно.

– Комплексовать не надо. Я подскажу. Если что, спрашивайте Хазова.

– А по имени?

– Имя довольно сложное, Пантелеймон. По фамилии лучше.

– Спасибо тебе… Хазов. Ты всегда в первую смену развозишь?

– Ага, учусь во вторую на юрфаке.

– А я тоже в первую, мне уроки делать. Мы – в третьем.

Хазов прикинул – лет девять-десять. Если в восемнадцать родила, то ничего, нестарая.

Они подошли к овощной лавке, и Алфеева быстро отоварилась – два килограмма картошки, лук, польские яблоки, квашеная капуста. Потом пошла относить, и Хазов ей слегка помог. Все-таки не одной катить сумку на пятый этаж. А потом еще подождал, пока она с чеками разобралась, на кухонном столе в тетрадочку записала.

– Спасибо тебе, Хазов. Какой ты хороший, – сдавленно прошептала Алфеева. И подумала – бывают же надежные, сильные…

А у Хазова уже была девушка – смерть фашистам. Как приедет к нему в общежитие, как положит на стол декольте – четвертый размер, да как проворкует с низким горловым смехом – ну что, типа, чем займемся? – так и вопросов больше нет. А как встанет – в рост два метра, так и вспомнишь Статую Свободы, глядя на нее снизу. О том, что девушка Хазова кроме четвертого размера владела еще интеллектом, побеждала крутых ботанов на олимпиадах по программированию, Хазов даже и не знал, не заходил разговор. Сам-то Хазов тоже за два метра, и этим все сказано. Нормальный северный житель, потомок викингов. Ну, а почему же такой эвакуатор в красной кепке попал в соцобслуживание лежачих стариков? Да потому, что неполный рабочий день. Он еще работал секретарем в райсуде. Но работать там ему не нравилось. Хазов умел быстро печатать на компе протоколы, и ему было все равно, сколько раз их надо было исправлять.