Посетителей человек двадцать. В день в хорошем случае сотни полторы-две.

Из окна видна пьяцца Навона, вся сплошь до неприличия заставленная лотками с сумками и платками. А также с бездарными картинками.

Народу тысяч пять одномоментно. Или даже больше.

Все рассматривают картинки, сумки и платки. Покупают. Делают селфи на фоне картинок, сумок и платков. На хрена в Рим приехали, козье племя? Сумочку прикупить?

Каюсь, каюсь, каюсь. Конечно же, я не прав. Демократия на марше.

Вот если бы в середине XVIII века французскому аристократу сказали, что короля казнят и будет республика, он бы ответил, что это вредные фантазии. Или даже подстрекательство к измене.

Но если бы ему сказали, что простой французский булочник, портной, кожевник или кузнец эдак запросто возьмет жену и поедет на недельку в Рим или Мадрид, просто так, «отдохнуть и развеяться», аристократ сказал бы, что это даже не фантазии, что это бред, безумие!

И однако. Люди путешествуют в свое удовольствие.

Поэтому, конечно, толпы туристов – это очень хорошо.

Ах, если бы без сумок и платков…

Но куда там!

Чернокожие жители Рима, раскинувшие свои шатры подле Сан-Пьетро, разбросавшие по брусчатке, асфальту и газонной траве бесчисленные статуэтки и профили римских пап, резные фигурки цезарей и буратин, давидов и венер, стеклянные кубики с Колизеем и Форумом, открывалки, колокольчики, кулончики и брелки со словом Roma и прочую подобную дребедень, – забегают перед тобой, жменями суют эту дребедень тебе в нос и кричат:

– Онэро! Онэро! Онэро!

С ударением на первый слог, вот так: «о нэро!».

Я уж подумал, что это греческое слово «о ниро», что значит «сон».

Но оказалось – one euro, или un euro – короче, 1€.

Лена Макарова стриглась у Саши Сумина в салоне «Ciseaux d’or» на Малой Никитской – вернее, в проулке между Малой Никитской и Гранатным переулком. Салон был очень дорогой и не для всех, практически без вывески. Лена приезжала туда раз в три недели.

Хотя, конечно, она была ему никакая не Лена, а Елена Павловна, ну а он всё-таки Саша, хотя и старше ее на три года.

Приятный человек и очень хороший мастер. Руки прекрасные, и в смысле красоты тоже. Изящные и сильные. Как на статуе «Похищение Прозерпины», потрясающе сделано из мрамора: как мужские пальцы стискивают женщине талию и бедро, всё просто как живое. Лену Макарову до нутра пробрало, когда она это увидела в Риме, в музее Боргезе. Она покосилась на мужа, но у него совсем не такие были руки, и она поняла, что ее внезапное дикое желание адресовано не ему.

Но не парикмахеру же? Вот то-то и беда.

Муж, кстати, был совершенно никто, хотя они с Леной учились на одном курсе, но она всю жизнь пахала, а он всё время собирался и готовился. Хотел написать книгу об истинной причине инфляции, вскрыть ее глубинную природу. Для этого надо было выучить три языка и прочесть тучу статей и монографий, чем он и занимался уже десятый год, а она тем временем сделала две торговые сети, а потом и кое-какое производство купила. Детей у них не было. Ей не хотелось от него.

Саша Сумин не был женат. Она сама его спросила, а когда он покачал головой, то с пониманием опустила глаза. Но он рассмеялся:

– Это неправда, что мы все такие. Я, например, самый обычный мужчина.

– Что ж тянете? Вам уж за сорок, наверное?

– Тридцать восемь, – сказал он, осторожно прикасаясь к ее вискам своими невероятными пальцами, нагибаясь над ней; от него потрясающе пахло – не одеколоном, а чистейшим телом и горячим свежим дыханием. Он вздохнул: – Жениться надо по любви, Елена Павловна.

Вот тут она поняла, что он в нее влюблен.