Работники из новичков оказались что надо – малость чудаковатые, но покладистые, за деньгами действительно не гнались, любили природу и профессию схватывали не то чтобы на лету, скорей как-то по-своему, теоретически что ли, но дело в общем двигалось. Настолько, что иногда даже удавалось поймать с ними рыбы. Вся эта публика так понравилась капитану, что позднее он взял двух совсем уж интеллигентов – филолога, чтобы ругаться с иностранными судами, и художника – корабль давно требовал покраски.

Последнее было ошибкой.

Художник оказался авангардистом, известным в узких кругах своей плодовитостью. С легкой руки этого гения судно за короткий срок приобрело такую раскраску, что не хватало только гирлянд на мачте.

Как на грех, на военной базе, где происходили художества, случилась в это время инспекция. Первое, что она увидела на сером фоне базы и столь же серых эсминцев – разукрашенный, как попугай, гражданский объект.

Командиру базы, человеку серьезному и не склонному к завихрениям, пришлось нести перед обалдевшим от увиденного адмиралом какую-то околесицу: первое, что пришло в голову – о едва ли не празднике Нептуна в связи с юбилеем… и прочими местными днями Севера. Военные к подобным вещам привычны, у комбазы вышло довольно складно, и адмирал проглотил эту ахинею не морщась – за двадцать лет проверок слышал и не такое. Из любопытства он даже приблизился к разукрашенному кораблику. Но там уже были предупреждены, и с борта донеслось заунывное и нескладное:

– Возьмемся за руки друзья-а-а-а-а-а…

Адмирал поморщился от занудности гражданского блеяния и выяснять подробности не полез. На этом все обошлось. Но после отбытия инспекции комбазы лично проследил, чтобы траулер вышвырнули с территории, пообещав утопить его при первом же появлении на горизонте.

В течение месяца военные питались консервами и мерзлой картошкой. На деле обстояло не так, продукты в довольствии и магазине, конечно, были. Но морякам, а особенно их женам, привыкшим к дармовой рыбе, перемены пришлись не по вкусу. Загрустили даже приписанные к базе коты, понесшие главный урон в рационе и демонстративно преследовавшие командира своей прогрессирующей неухоженностью. Что, кстати, доказывало – у этих бестий определенно есть разум. Он и сам себя чувствовал не в своей тарелке. Но не шел на попятную и только закручивал гайки.

На базе царили уныние и дисциплина.

Но в одно прекрасное, а точнее промозглое утро из тумана проявился неказисто-знакомый силуэт проштрафившегося траулера, который с поникшим видом стал подбираться к базе. Заинтригованная охрана его пропустила, он бочком проскользнул внутрь и причалил, сделав это особо сиротским образом, к самому дальнему краю. Также бочком с траулера на причал выволокли несколько ящиков рыбы, после чего команда ретировалась обратно.

Комбазы, вытащенный из постели при появлении пришельца, подошел к сходням.

– Что прячешься, выходи! – голос его не предвещал ничего хорошего.

Капитан вышел, почему-то вместе с художником. Комбазы глянул на составленные друг на друга ящики. В верхнем был палтус.

Бросалось в глаза, что художник демонстративно пострижен под психически нормального человека, а корабль закрашен хоть и некачественной, но подчеркнуто серой краской. Стоявший на борту этого недоразумения капитан выглядел кроткой овцой.

– Дать бы тебе по морде, – проворчал комбазы, – да пулю на тебя тратить жалко.

Так они помирились.

Дальше все шло нормально. Траулер под завистливые взгляды конкурентов ловил рыбу где попало и как попало, нарушая все выстроенные чиновниками квоты. А военные эту рыбу ели.