– Но я… – попытался слово вставить Илья, буквально оторопевший от такой прямоты епископа. Он пребывал в полном недоумении: семья – это же… жениться надо. И не знаешь, как к такому деликатному делу подступиться.

– А девицу хорошую не так трудно найти. Как отцы учат: семья – малая церковь! Вот и будешь верховодить над своей епархией наподобие архиерея. Деток уму-разуму учить, добрые дела делать и в храме помогать, как батюшка твой.

Илья густо покраснел, но возражать больше не посмел. А епископ продолжал, как ни в чём не бывало:

– Я вот что думаю, приготовь-ка сам по прописи настойку пионовую с нашатырём и отнеси завтра вечером в дом купца Чаботырова. Скажешь, что я прислал! Да отдай склянку лично в руки дочке его, Меланье, и расскажи ей подробно, как, да поскольку, принимать. И не забывай, аптекарь не только прописью, но и словом добрым и участием лечит!

Утро следующего дня выдалось непогожим. Сквозь плотную завесу туч едва проглядывало осеннее солнце. Клонило к дождю. Ветер хлопал немногими ещё распахнутыми окнами и гнал сухую серую пыль по переулкам маленького городка Зарецка.

Епископ Тимофей после утреннего правила и чая с калачом уединился в кабинете. Михаил трижды с промежутком в четверть часа заглядывал к нему, чтобы узнать, не пора ли ехать к Чаботыровым. Но епископ всё махал рукой и сосредоточенно листал какую-то медицинскую книгу.

Наконец, подняв глаза от книги, он произнёс:

– «Аз, ихже аще люблю, обличаю и наказую. Ревнуй бо и покайся».^>4 Это слова святого апостола Иоанна Богослова, память которого сегодня совершается. Но он же и сказал, дабы мы не забывали о милосердии Божием: «Видите, какову любовь дал есть отец нам, да чада Божие наречемся, и будем»^>5.

Он опять замолчал, задумавшись, нащупывая неуловимую грань между составами душевными и духовными, выбирая средства, необходимые для помощи в такой странной болезни, какая была у купеческой дочери. Тяжёлый медицинский фолиант в коричневом переплёте на латинском языке лежал на столе разверстый всей своей бездной научных знаний. Рядом с ним примостилось не большое по формату, но толстое, не меньше фута толщиной Евангелие с десятком нитяных закладок.

– Вот, Миша, – заключил епископ. – Дело нам предстоит не простое. У Меланьи болезнь нервная, от испуга произошедшая, к тому и из комнаты она уже год не выходит, спит при свечах. Но девушка она хорошая, добрая. Нет у болезни сей духовной основы! И средства для лечения нужны медицинские. Но мы поедем с тобой в дом купца, и молебен отслужим, полагаясь во всём на Промысел Божий. А дальше посмотрим. А ты мне вот что подсоби…

И епископ отдал подробные распоряжения насчёт молебна.

Прохор Васильевич с раннего утра стоял у ворот своего дома, ожидая приезда епископа. Дважды молодая кухарка Лизавета растапливала самовар, он простывал, но гостя всё не было. И вот, наконец, показались две кареты: первая – архиерейская и ещё одна, попроще. Лошади поравнялись с домом Чаботырова и остановились посреди улицы. Из второй кареты не спеша выбрались четверо соборных певчих и по мановению руки Михаила во весь голос затянули тропарь кресту: «Спаси Го-о-споди лю-у-ди твоя-а-а…». В окне показались удивлённые лица сыновей Чаботырова, а жена его, путаясь в юбках, выбежала из дому навстречу шествию. Хор усилил громкость песнопения до громогласного и проследовал в дом. Лиза чуть не опрокинула самовар, который второпях разжигала в третий раз. На словах: «И твое-э сохраня-а-я крестом твоим жи-тель-ство-о-о» двери архиерейской кареты распахнулись, и оттуда торжественно шагнул на землю епископ Тимофей с серебряным крестом в левой руке и посохом в правой. Выражение лица его было до того возвышенным, что казалось, будто дюжина ангелов трубит в свои невидимые трубы у него над головой. Михаилу показалось, что занавесочка в угловой комнате купеческого дома, где затворничала Мелания, слегка поколебалась.