После обедни новый архиерей в мантии вышел на амвон для произнесения приветственного слова. В руке его был благословляющий серебряный крест с четырьмя небольшими, в ноготь годовалого младенца, круглыми зелёными камнями на лучах, видно, что старинный. Илья положил орлец владыке под ноги и замер рядом, слушая негромкий, но твёрдый и светлый до прозрачности голос. Торжественная речь была очень краткой и не напыщенной:

– Братья и сестры, возлюбленные о Господе чада. Прошли те времена, когда народ христианский из своей среды выбирал благочестивого мирянина или клирика для того, чтобы он занял епископский престол и стал бы пастырем пастырей и отцом для верующих. Своим непорочным житием, своим благочестием, неложной скромностью, но и учёностью также, такой человек многие годы был примером для всех и вся. С упованием на Бога, народ доверял такому человеку жезл пастырский и кафедру святительскую. Теперь же всё иначе. И мне, приехавшему в ваши богоспасаемые земли, только предстоит показать всем людям, что не напрасно пал на меня выбор Синода и Государыни. Мне предстоит, по слову апостольскому, для всех стать всем. Потому и прошу я молитв у вас об укреплении моих скромных сил телесных, а наипаче душевных. Так призовём же соборно благословение на наши начинания и с терпением и молитвой станем трудиться во славу Божию и процветание Зарецкой земли!

После целования креста народом, во время которого архипастырь благословлял каждого подошедшего лично, говоря по нескольку приветственных слов, сам епископ, духовенство и знатные горожане проследовали в трапезную при соборе, для утешения телесного.

Все званые на трапезу горожане уже выстроились в очередь с приглашениями на обед в собственном доме, имении, усадьбе. По умилительно-требовательным выражениям лиц хлопотливых хозяев было ясно, что отказа они не переживут, а порядок визитов сразу может нарушить сложившуюся в городе иерархию, приведя к обидам друг на друга. Епископ Тимофей предельно ясно увидел эту ситуацию и её последствия и немного растерялся, хотя виду не подал.

– Ну, держись, Владыко, – с завистливым сочувствием вздохнул себе в усы настоятель кафедрального собора протопоп Фёдор. По хорошей провинциальной привычке, в распорядке дня настоятеля всегда было время и для благочестивых наставлений, и для визитов вежливости к знатным особам, ну и, конечно, для хорошего обеда. Часто все три важных дела совмещались по одному адресу, что давало немалую экономию времени. Приезд епископа невольно перемещал настоятеля с первой позиции на вторую, делая его фигурой менее весомой. А с другой стороны, должность его превратилась теперь в более значимую. Настоятель кафедрального собора! Да таковых всего три человека на всю большую епархию с викариатствами, что сулило немалый почёт.

Михаил собрал приглашения в специальный ларец, подготовленный им заранее, отвечая каждому, что епископ никого не обидит и будет в молитве усердствовать за всех и вся. Архиерей же, сохраняя благодушную улыбку на лице, молился с великим внутренним напряжением, прося вразумления себе и мира в сердце каждого.

Сразу после утренней службы епископ Тимофей посетил дом местного магистра Арсения Александровича Бочарникова и благословил всех его щекастых детей-погодков числом то ли семь, то ли восемь. Там же ему предложен был обед, за которым присутствовали некоторые благородные особы и чиновники.

После этого епископ переехал на соседнюю улицу, где пил чай в обществе купца Прохора Васильевича Чаботырова и его семейства, а именно супруги Ларисы Нититичны и двух сыновей, Николая и Петра. Тут же за чаем, Прохор Васильевич погорился Тимофею, что болезнь проклятая одолела его доченьку Меланьюшку. Мастерица она, рукодельница, да испуг её взял, теперь из дома не выходит, исхудала вся. Росла Мелания до шестнадцати лет живая, впечатлительная, всё выдумывала про птиц и зверей, сказки да небылицы любила. А раз в деревне летом, спала она на сеновале с дочкой приказчика из поляков, Ядвигой и дочкой конюха Анчуткой. А Ядвига та полночи рассказывала страшные истории про драконью яму да краковскую старуху-колдунью, слышанные от бабки. А конокрады цыгане (ночь была тёмная, безлунная) забрались за лошадьми да заглянули на сеновал, вдруг, чем поживиться можно. Мелания крикнуть хотела, а её цыгане и припугнули: слово скажешь, смертью мучительной умрёшь. А Ядвижка с Анчуткой, что с ней были, те даже не проснулась.