Не знаю почему, но на душе у меня потеплело, как будто торкнула под сердце предательски-слезливая надежда на простую человеческую радость в кругу пусть не близких, но таких же, как и я, обыкновенных мужиков и баб. И хоть повезло мне, одному из них, «чудику» и неудачнику местного розлива Ваньке Барашкину, увидеть красоты инопланетного зазеркалья, я всё равно здешний гражданин этого мира, – и этому рад несказанно…

Грине же я ответил, что, мол, ладно, пошли так пошли, когда, мол, ещё гульнуть среди народа придётся… А Митьку я знаю и уважаю, почему не поздравить человека?.. Гриня же заверил меня, «што там-то он, в оконцовке, и надыблет себе достойную женскую половину… Што друзей по бабской части у Митька, реально навалом, будет и ему, Гриньку, ассортИмент (вот прямо вот так, с ударением на «ти» – ассортИмент), што харэ ему одному по свету шастать… И хоть есть у его закадычный дружбан (то есть я, Барашкин), но над бы и честь знать, осчастливить, то бишь справную бабенцию своим поднесением рук и сердца да ожениться, стал быть…»

В общем, мест, как водится, оказалось у Дмитрия только на родню и самых лучших друзей (2-3 человека), в число которых мы с Шайкиным однохерственно не вписались.

И в достаточно сносных, тёмно-коричневых пиджаках и похожих друг на друга «стильных» неглаженых галстуках, что приобретались в комплекте с приличными, но белыми «бруками» у какой-то хохлушки с-под Кыева, мы оба очутились по традиции у меня, в «апартаментах», компанию которым дружно и составили: я, Гриня и… тараканищи.

– А всё-таки, правильный пацан Митёк…, – мечтательно изливал душу на второй «банке» водки Гриня. Смачно закусывая толстенным бутербродом из полбатона с нарезанным ломтиками сервелатом, а также «огуречиком, насоленным и наперченным (по авторскому рецепту Шайкина) по-братски, с двух сторон», предварительно избавленным им же от кожуры, он запивал и еду и питьё истинно по-русски, – очередной же банкой «Жигулёвского».

– Правильный, Ванёк, ей-богу, правильный, прям как ты, Ванёк!.. – Отчасти, мне даже казалось, что Шайкин Григорий Петрович – «плачет!»,– всхлипывая и пуская неуместную для бугая и горячую слезу умиления, которая неторопливо курсировала к его носу в состоянии, издревле известном старожилам нашей многострадальной Родины под метким выражением «развезло».

Глядя на него ко мне вдруг, почти до спазмы в горле, пришло откуда-то из глубин души страстное желание тоже излиться на Гриню своими сокровенными снами о чудо-стране Светлозарии… Но… Неимоверным усилием воли абсолютно нетрезвого для таких решений человека, я мужественно «созрел» никому, даже дружбану Грине, не выбалтывать такой тонкий, нежный и важный вопрос об… ух!.. ином мире… чем наш.

Тем более, что до сих пор так твёрдо и неколебимо возвышавшийся посреди моей комнаты Гринёк, как есть, скоренько и навзничь рухнув на пол, а затем, перевернувшись на боковую и по-детски подложив под щёчку кулак, гулко захрапел в ночи маленького городка, где-то на просторах большой и могущественной «сверхдержавы».

Я же, как уже неоднократно складывалось, уверенно добрёл до старенького шифоньера, достал подушку и одеяло, и аккуратно пристроил всё это для спонтанного ночлега своего приятеля. И уже потом только, развернулся к выключателю, потушил свет, чтобы после, не менее уверенно, добрести нетвёрдыми ногами до собственной лежанки, разоблачиться на сон грядущий и плавно завалиться в долгожданный сон, сон, сон…

Хотя я и владею практически в совершенстве всеми возможными навыками единоборств, но, честно говоря, жутко ненавижу подходить к жертве вплотную…