Вторая волна повалила нас с ног, а здание аптеки просело. Я ободрала руки и колени, но не дала удариться мелкому. Домой бежать было нельзя. Наш дом тоже мог упасть.

Ночь мы провели в поле, недалеко от леса, на все еще вздрагивающей земле. Всю ночь я пела братику колыбельные, до хрипоты, лишь бы не видеть его слезы.

Дома родителей не оказалось. Ни записки, ничего. Я оставила записку, что мы будем на нашем месте – в летней беседке в лесу, которую построил папа. Я захватила еды, набрала воды из-под крана. Подумав, взяла гитару – та могла неплохо отвлечь, а после послужить дровами, и вернулась обратно к брату.

Почему мы не пошли в дом – не знаю, но это оказалось правильным решением. На следующий день квартира была перевернута вверх дном, а на столе лежала вырезка из газеты – ликвидация всех взрослых и сбор детей. Дальше шел адрес и приказ явиться в течение суток.

Я соврала, что родители ушли за продуктами и просили нас дождаться. Ночью я беззвучно плакала, прижимая к себе братишку.

Мы продержались недолго. Лето уже закончилось, и в сезон дождей братик слег с простудой. В хрупком тельце жизнь не продержалась долго, несмотря на все украденные мной лекарства. Это был конец.

Некому было больше петь задорные песни.

Любить, нежить.

Нести на руках.

Играть.

Спасать. Потому что не смогла. Проиграла смерти.

Ночи не было. Я завернула его в одеяльце, раздобытое в охотничьей сторожке, и ушла к реке. Долго сидела на берегу, укачивая на руках и прося прощения. Все хотелось верить, что это сон. Что он откроет глаза и улыбнется. Что это игра. Что он жив.

Я захлебывалась в рыданиях, не в силах отпустить его. Просила вернуться. Не оставлять одну.

Ночь подходила к концу, когда я нашла в себе силы опустить его в воду. Прощай… Передавай привет родителям. Я тоже скоро буду с вами.

Я пела. Поджав под себя ногу и перебирая кончиками пальцев струны гитары. Вокруг тихо шумела вода. В мире царила тишина, нарушаемая лишь моим голосом. В отдалении уже слышались голоса и всплеск воды. Я прикрыла глаза, представляя тишину и братика рядом.

Поднимался туман, и мой голос плыл над водой, теряясь в нем. Шаги слышались уже ближе, новая власть собиралась строить новый мир только с детьми. Как с чистого листа. Ведь с детьми легче всего.

Шаги все ближе. Они даже не скрываются. Голос не дрожит, лишь пальцы не слушаются. Братик, подожди. Скоро и я буду рядом.

– Анна Мелехова, восемнадцать лет?

– Да.

– Егор Мелехов с вами?

– Нет, – я качаю головой и вновь возвращаюсь к гитаре.

Как была горем – теперь обернусь бедой,

В небе три зори, а мне не видать одной.

Полны тоскою кисельные берега,

Плачь молоком своим, плачь обо мне, река.

– Извините, у нас приказ, – я киваю. Всех совершеннолетних тоже убивают. Я знаю.

Я еще успеваю поднять взгляд на офицера. Выстрела я уже не слышу.

– Нам всем нужно, чтобы на нас кто-то смотрел, – внезапно проговорил Павлик, не отрывая от меня своего рассеянного взгляда. – Я буду смотреть на тебя.

Я сглотнул, не понимая, что ждать от вечного чудака нашего класса. Наконец, выбрал самый простой вариант и крикнул:

– Уходи! Не надо на меня смотреть!

У меня и так были проблемы с друзьями, а дружба с местным изгоем не подняла бы меня выше. Торопливо закинув учебники в рюкзак, я сбежал.

Всю следующую неделю я держался. Не обращал внимания на жгущий мне спину взгляд. Впрочем, мне не сильно помогло – мальчишки все равно заметили, и причин высмеивать меня прибавилось. Чудаку приглянулся! Вот еще… Мало того, что шептались, что он аутист, так начну с ним дружить, и меня к ним припишут!