Осторожно потянула первую дверь на себя. Детский сад. Огороженная комнатка и маленькая девочка в углу, отгорожена заборчиком и что-то строит из игрушек. Я слышу голоса воспитателей.

– Вот, им тут не место! Она странная!

– Ей стоит умереть! – подхватывает другая и смотрит на меня.

Сейчас, бегу и падаю. Иду мимо них, направляясь к двери напротив. Уже вслед мне летят грязные ругательства. Или не мне. Ведь девочка эта – первая, кого я вытащила.

– Лини, – всхлипывает она, и я сжимаю зубы. С Юлей все хорошо, она ко мне завтра зайдет.

Поэтому я открываю дверь и шагаю в темное помещение.

Самое страшное, когда человек перестает бороться. Когда я прихожу слишком поздно.

Комната вокруг меня сжимается. Когда человек сдается, он умирает. И я умирала вместе с ним. Я все еще помню, как пыталась достучаться, вытащить, а коридор вокруг меня пульсировал, сжимаясь багровым водоворотом. Человек в углу скулит.

Нет, не утянешь за собой. Я не буду тратить время. Дверь сливается со стеной, не поддается, пока я с размаха не пинаю ее и не вываливаюсь в коридор. Теперь впереди лестница.

Сорок этажей. Сорок этажей я поднималась, стучась в каждую дверь и в каждое окно. Ни одна не открывалась.

Ноги подгибались, дрожали, и я опустилась на площадку сорок первого этажа напротив балкона. Дверь его тоже была заперта.

Хотелось побиться головой о стенку. Помощники не призывались, стены отталкивали, а лестница все не кончалась.

На балконе мелькнула темноволосая макушка и направилась к краю. Я вскочила, не обращая внимание на взвывшие ноги. Мальчик уже уверенно поднимался на бортик. Дверь под моим напором хрупнула, и я обхватила детское тельце, дёргая на себя.

Ребенок в руках дернулся, но я шикнула, усаживая его на бортик проема внутри и утыкаясь лицом ему в живот. Меня трясло, а по щекам текли слезы.

– Нет, нет, нет! Только не так! – я крепко вцепилась в мальчугана.

Я чувствовала, как меня потряхивает от отпускающего напряжения. Самое страшное для меня – вытаскивать детей. Видеть их отчаявшимися. Не успевать к ним, ведь у них меньше всех сил бороться. Мальчик прижался ко мне, и я равно выдохнула, успокаиваясь.

– Я думал, ты не придешь, – отозвался он. – Тебя долго не было, – детская ручка погладила меня по волосам. – Отведешь меня домой?

– Да, пойдем, – я подняла глаза, отыскивая новую дверь и крепко прижимая мальчика к себе. Та приветственно распахнулась, и я улыбнулась.

В этот раз я успела.

Я пела. Поджав под себя ногу и перебирая кончиками пальцев струны гитары. Вокруг тихо шумела вода. В мире царила тишина, нарушаемая лишь моим голосом. В отдалении уже слышались голоса и всплеск воды. Я прикрыла глаза, представляя тишину и братика рядом.

* * *

Я пела, сколько себя помнила. Мама часто говорила, что мне нравилось выводить замысловатые мелодии, рулады, валяясь в колыбельке и засунув пальчик в рот. Даже видео показывала.

Пела, будучи маленькой, заменяя слова и картавя. Потом сочиняла песенки сама. Была «маминой певицей», чем очень гордилась.

Пела маленькому братику колыбельные, вторя маминому голосу.

С накопленных карманных денег купила подержанную гитару, с которой не расставалась, казалось, даже во сне. Училась играть, стирая пальцы в кровь. Создала свою школьную группу.

Музыка наполняла всю мою жизнь. Я мыла посуду и пела, мурлыкала по дороге в магазин, писала тексты и радовала родных концертами. Казалось, что даже сердце стучит в ритм выбранной мной песни.

И оно остановилось на миг, когда музыка в любимых наушниках оборвалась, а по городу прокатилась первая волна землетрясения. Как я потом узнала – спровоцированного. Подхватив братика на руки, я рванула прочь от зданий.