Но о дальних столетиях можно пока

Только сказки писать. Нам же, братья, пора. –

Он поднялся, и ужин закончился тем.

Удалились из трапезной все на покой.

9. Едва ли сон, едва ли явь…

День прошёл, вечер тоже к концу подходил,

В тёмный лес солнце с неба скатилось уже,

Леса край запылал благодатным огнём:

Он горит, да не жжёт, он приносит покой,

Он и глазу приятен, и мил для души.

– Завтра – вёдро, – сказал, поглядев на закат,

Стражник Ванька Безухий, и тихо вздохнул.

Не слышны уже песни вдали у реки,

Не видна и Ветлуга: покрылась она

Пеленою тумана, как будто на ночь

Покрывалом укрылась, чтоб слаще спалось.

Спит и Тихон монах в тесной келье своей.

Он устал, но закончить работу успел.

Спит, сложив свои руки крестом на столе,

А на них, как в перину, устав, уронил

Он тяжёлую голову с рыжей копной.

На столе перед ним на подставке стоял

На грунтованной липовой доске, внутри

Углублений иконных, и краской блестел

Образ старца седого меж двух облаков.

А огарок свечи уж почти догорал,

На икону бросая мерцающий свет.

И казалось, лик старца в иконе ожил;

Он на мастера смотрит и, будто, подняв

Руку правую, хочет крестом осенить…

Тихон спит за столом и такой видит сон:

Снова он у реки, и как будто один,

И сияние яркое в небе над ним,

Да такое, что глянешь, и больно глазам.

И оттуда к нему быстрый сокол слетел.

Обернулся он старцем у самой земли.

Его кудри седые доходят до плеч,

Словно снег седина в бороде и усах,

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

– Не узнал ты меня, – грустно старец сказал. –

И собратья твои не узнали меня.

Я пустынником Кием к Ветлуге пришёл.

Николаем в монашестве звали меня.

Здесь я храм заложил, здесь крестил я народ.

Вам же я показался, чтоб знаменье дать.

Вот завет мой: довольно на месте сидеть,

Собирайтесь вы в путь, да берите с собой

Слово Бога живого и веру в него,

Да идите в народ Божье слово нести! –

Старцу Тихон отвесил поклон до земли.

Распрямился, а старца и след уж простыл,

Только сокол летит в облаках высоко

Над Ветлугой-рекой, устремляясь на юг…

Тут огарок свечи уж совсем догорел,

И с подсвечника жгучий оплавленный воск

Капнул прямо на палец монаха, и тот

Пробудился. Он долго сидел в темноте,

Размышляя о сне. А потом быстро встал,

Взял икону и вышел из кельи своей,

Аккуратно прикрыв крепко сбитую дверь.

10. Таинство ночной встречи

Чёрным бархатом небо укутала ночь,

По нему самоцветы кругом разбросав.

Яркий месяц на землю глядит свысока,

Бледный свет проливая на крыши домов,

На деревья, на крест колокольни, на храм.

В эту ночь не ложился ещё на постель

Настоятель игумен, тревожил его

Мыслей грузный поток о былых временах,

И о будущем, и о служенье своём:

«Чуден промысел Божий. Деянья его

Не постигнуть без веры… и с верой, увы,

Не всегда познаём мы дел истинный смысл.

Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Сколько лет я уже во служении здесь!

Сколько слышал чудес! Сколько видел чудес!

Но и ропот сомнений я слышал не раз

И от стойких весьма, и от искренних душ:

Почему, мол, Всевышний кому-то даёт,

А другого, достойного более в том,

Почему он обходит вниманьем своим?

Даже старцы… Я помню, покойный Мирон

Перед смертью мне исповедь, полную слёз,

Говорил. Он в служении с юности был.

Верен делу Христа, верен слову его.

Для аскезы последние несколько лет

Даже спал он всегда в деревянном гробу

В тесной яме под кельей унылой своей,

Как земля отходила от стужи зимы.

Перед смертью спросил он меня: почему,

Хоть провёл он и праведно всю свою жизнь,

Бог предвиденья дар иноверцу вручил?

И ещё: почему же Савватий, что был

И убийцей, и вором, взял огненный крест

И руки не обжёг? И в вопросах его