Но тот избегал его.

Наконец срок службы Юлия в Зоне наказания был закончен. Перед тем, как перейти на работу в Силы безопасности, он должен был провести определенное время в размышлениях. Силы безопасности, которые были составной частью милиции, привлекли его внимание, когда он работал в камерах. В его душе зародилась опасная мысль.

Пробыв лишь несколько дней в Силах безопасности, Юлий почувствовал, как червь Вутры зашевелился в лабиринте его мозга с небывалой силой. Он становился мрачнее день ото дня. Ему было поручено присутствовать при допросах и пытках, благословлять умирающих. Наконец начальники предоставили ему возможность самостоятельно вести дела.

Допросы были до смешного просты, поскольку существовало лишь несколько категорий преступлений. Люди занимались мошенничеством или воровством, или были уличены в ереси. Или их ловили в тех местах, куда было запрещено ходить. Или же они замышляли революцию. Именно в последнем преступлении обвинялся Усилк. А некоторые даже пытались убежать в царство Вутры, во внешний мир. Именно сейчас Юлий понял, что темный мир был подвержен своего рода болезни: всем, находившимся у власти, мерещилась революция. Эта болезнь была порождена тьмой, и именно она была причиной того, что жизнь в Панновале была подчинена многочисленным мелким законам. Население Панновала насчитывало почти семь тысяч человек, и каждый, включая и священнослужителей, был вынужден вступать в какую-либо гильдию или орден. Каждое общежитие было наводнено соглядатаями, которым так же не доверяли и среди которых были свои шпики. Темнота порождала недоверие, и некоторые жертвы этого недоверия с виноватым видом представали перед братом Юлием.

Юлий отлично справлялся со своей работой, хотя и ненавидел себя за это. У него было достаточно личного обаяния, чтобы усыпить бдительность жертвы, и достаточно ярости, чтобы вырвать у нее признание. Вопреки самому себе, он почувствовал профессиональный вкус к работе. И он вызывал Усилка к себе только тогда, когда стал чувствовать себя увереннее.

В конце каждого рабочего дня в пещере Латхорн шло богослужение. Для священнослужителей присутствие было обязательным. Сотрудники милиции могли присутствовать по желанию. Акустика в Латхорне была превосходной. Хор и музыка заполняли собой все пространство под сводами. Юлий в последнее время увлекся игрой на флуччеле и вскоре стал довольно искусно играть на этом инструменте. Флуччель был размером с его ладонь, но он превращал его дыхание в высокую музыкальную ноту, которая взмывала вверх, под своды Латхорна, и парила там подобно чилдриму. Вместе с нею – под звуки любимой «Олдорандо», «В его тени» и «Покрытых чепраком» – взмывала вверх и парила там и душа Юлия.

Однажды после богослужения Юлий покинул Латхорн с новым своим знакомым, сморщенным жрецом по имени Бервин. Они шли по склепоподобным переходам Святилища, изучая пальцами новый рисунок на стене, сделанный недавно братом Килиндаром. Вышло так, что они наткнулись на отца Сифанса, распевающего гнусавым голосом псалмы. Бервин вежливо откланялся, и Юлий остался с отцом Сифансом.

– У меня тяжело на душе после рабочего дня, отец. Я отдыхаю только на богослужении.

По своей привычке Сифанс ответил уклончиво.

– Отзывы о твоей работе превосходны, сын мой. Тебе следует продвигаться вперед по служебной лестнице. Я помогу тебе в этом, насколько могу.

– Ты очень добр ко мне, отец. Я помню, что ты говорил мне, – он понизил голос, – о Хранителях. Это организация, в которую можно вступить добровольно?

– Нет, я же говорил, что туда тебя могут лишь выбрать.