И мальчик побрел по ледяному песку, и, казалось, все ветра мира в тот миг набросились на него, желая сбить с ног, а то и дело набегавшее течение омывало такие же голые, как у сестры, уже синеющие пятки.

Последняя свеча потухла.

Холодное дыхание осени пронизало его насквозь, мальчик почувствовал, как босые ноги немеют и кончики костлявых пальцев, не обогреваемые более горячим воском свечи, отказываются держать покрывшийся инеем компас. Джим упал на колени, не в силах дольше сопротивляться ледяной хватке природы.

В паре метров от него блеснула железная тропа.

Она вела на север.

Вдали раздавались тихие голоса – то родители копошились на могилах родственников. Мальчик лет десяти бесшумно ступал все дальше от города мёртвых, стараясь не замечать их немой зов о помощи, сливаясь с природой, окружающей его. Тропа вилась среди высокой, высушенной жарким летом травы, в которой он мог при желании спрятаться, даже встав в полный рост. Кузнечики перешептывались о чем-то своём, в ореховой роще играли птицы. Андерсен почти забыл, зачем его привезли сюда в один из последних деньков этого лета, но смерть помнила – она не умеет отменять свидания. Поэтому в тот миг, когда его хрупкое тельце упало в приятно пахнущую сеном траву, что расступилась, укрывая мальчика от полуденного зноя, в метре от него показался камень. Андерсен провел по его шершавой поверхности пальцами и замер – прямо под его рукой чернело чье-то имя.

Он вскочил и хотел было побежать прочь, но столкнулся лицом к лицу с внезапно появившейся перед ним старухой. Ее маленькие черные заплаканные глазёнки смотрели на него в упор. Что-то неестественное было в ней, что-то невесомо-чужое, заставляющее остановиться и замереть вместе с ее мыслями во времени. Трясущиеся руки, нервно перебирающие стебли колокольчиков, почти касались Андерсена. Он вздрогнул.

– Сынок, – прошелестел ветром ее голос, – Поможешь бабушке набрать колокольчиков? Я-то совсем стара стала… Бишь у меня внучка тут одна, все просит и просит набрать ей букетик – уж сама не может.

Андерсен огляделся.

– Так, тёть, ведь нет больше колокольчиков! Отцвели давно, еще месяц назад. Где ж я их возьму?

Ответ растаял в воздухе, не всколыхнув ни единой ноты в голосе старушки. Она шла прямо на него. Медленно, чуть пошатываясь.

– Мне бы только колокольчиков, только колокольчиков для моей внученьки, одна она совсем, совсем одна…

Мальчику стало не по себе. Легкая дрожь пронизала все его тело. Он хотел еще что-то сказать, растолковать старушке, что отцвели давно колокольчики, но тогда откуда взялся букет у нее в руках? Меж тем тощее, закутанное в слишком тёплые для лета шали, тело, покачиваясь, двинулось в сторону рощи. Андерсен вновь остался один, но до него еще доносился голос старушки – или то был лишь ветер: «Мне бы только колокольчиков… Совсем, совсем одна!»

Он отвернулся, чтоб поскорей освободить свои мысли от такой странной встречи, и вновь наткнулся взглядом на шлифованный камень.

Ей было шесть. Она погибла в июле.

На недавно заросшей земле лежало несколько засохших колокольчиков.

Андерсен развернулся и побежал в поле. Спустя пять минут он вернулся с букетом поздних цветов.

– Это тебе. А следующим летом я принесу тебе колокольчиков, обещаю.

«Обещаю,» – где-то вдали повторила за ним роща, – «Обещаю.»

Был август. Христоф сошел с поезда вслед за своим чемоданом и тотчас остановился и принюхался.

Вереск.

Его сладковатый запах доносился с полей, наполнял лёгкие и отдавался странной дрожью по всему телу. Что было в нём? Искажение времени, мираж, земля на горизонте, земля необитаемая, родная – издали.