Так не будет, сказала ВВ. При прочих равных – так не будет ни за что. Жизнь ведь справедлива в том смысле, что каждому полагается весь спектр переживаний. И если сейчас и все предыдущее свое половозрелое время Жужик живет с женщиной, которая не любит его страстно, то он однажды возьмет опыт страсти, обращенной на него. Придет кто-нибудь, она – и пригласит. И он пойдет, потому что это его обязанность живого человека. Нельзя манкировать мобилизацию. Можно, разве если только у тебя такая специальная идея: хочу прожить не целую разную жизнь, а упороться в кусочек. Да что Жужик! Ты сама – ты хочешь пойти куда-то еще в остальной мир, или у тебя идея о добровольной изоляции, за верность которой полагается награда в виде предсмертного стакана?

Идея – важно. Идея – алиби. Аргумент. Если с идеей идешь по судьбе, то отвечаешь по итогам не перед судьбой, а перед идеей. Я не проебал, я раньше придумал систему – и в моей системе это был не проеб, а напротив.

Очень жалко, что у меня нет идеи. Это от скромности: я не считаю, что в состоянии сочинить идею лучше судьбы.

Вижу ВВ часто: тем чаще вижу в голове и в сердце, чем реже на самом деле. На самом деле ВВ теперь в Петербурге. Живет в питерском доме с решетчатым лифтом, с потолками, полами, с величественной сыростью, с достоевщиной, декадентщиной, со всей этой хуйней, которая меня не прибивает к земле масштабом, а, наоборот, тяготит – претензией. На вечность. Вечность – в других лежит широтах. Не плачьте в мансардах о бренном, о многозначительной благородной разрухе, плачьте в елках от радости, что елка вас переживет. Елка не превратится в винтаж, елка честно умрет однажды, и, умерев, еще пригодится. Костром, вешалкой, столиком.

Питер – город победившего винтажа. ВВ – елка. Зачем они теперь вместе?

Как-то раз ВВ написала мне:

И даже, думаю, тебя не минует ужасный какой-нибудь день (не пророчествую, не дай бог!), но тебе зачем-то дано чувствовать, и значит – готовься. Но быть готовым не значит – остерегаться. Значит – просто быть готовым. Не ждать и не бояться, не хорохориться и не плевать. И – опять банальность – жить, пока можешь.

ВВ! Я очень, очень стараюсь.

10 НОЯБРЯ

От рэпа в Ростове не скрыться. В парикмахерской парикмахерши слушают с компа подборку русского, иначе говоря, ростовского рэпа – разве есть в России рэп какого-то еще производства? Таксист вез меня на вокзал под «Касту»: «Этот спор нам обоим дорог, как зад Джей Ло». Надо будет козырнуть при случае цитатой в каком-нибудь дорогом споре на двоих.

Ждала от поезда специального рэп-радио, но обошлось.

У меня собственные музыкальные запасы теперь: два диска рэпа казачьего (на сувениры) и три – «Церкви Детства» (на добрую память), а также двухгиговая папка «Ростовский инди» (на жестком диске).

Соседей по купе звали Тамара Александровна, как мою покойную бабушку, и Петр Трофимович. Трофимович – тоже важное отчество, тоже был друг и тоже умер. В общем – привет, Ханеке – я ехала домой в компании влюбленных старичков.

Бабушка все умилялась поезду, новому вагону, до чего техника дошла. Ночью вернулась из биотуалета глубоко потрясенная, говорит деду:

– Сходила вот. По-большому даже сходила. Прелесть! Чисто. В туалете чисто, бумага – какая хочешь.

Легла на полку, укрылась – и опять, радостно:

– Одеяло такое мягкое! Прелесть!

А дед ей, по-мужски снисходительно так:

– Ты таблетку приняла? «Прелесть».

Они постоянно друг друга страхуют – напоминают про таблетки, про еду и питье, одеться потеплей. Перекрестный огонь заботы. Бабушка: ты без меня погибнешь, натурально, погибнешь. Или, она же: Петя, я тебя в угол поставлю. Это у них игра и юмор любви.