Это произошло потому, что сложились все-таки за многие годы какие-то отношения с лесом. И он отдал мне мои документы. На самом деле ему чужого не надо. У него все есть. Это нам от него все время что-то нужно.

И дети у меня за эти годы появились. Надо было познакомить их друг с другом: детей и лес. А то уже просто неприлично было.

И вот Маша собралась поздним вечером в лес, взяла Ваню за руку и зашла ко мне в комнату.

– Папа, – сказала она, – ну мы готовы.

– Молодцы, – ответил я. – Ложитесь спать.

– Папа, мы что, не идем в лес? – внешне спокойно спросила Маша.

Я, конечно, понимал, какая буря бушует у нее в душе на самом деле. Но разве у меня не бушевала в душе буря, когда я в полночь увидел свою дочь не в пижаме, а в полном боевом снаряжении, в котором можно было не только в лес – и на Северный полюс безо всякого страха отправляться?

– Идем, – говорю, – но только завтра утром. И ты об этом знаешь. Только вводишь в заблуждение бедного маленького Ваню. Хорошо ли это? Посмотри, ведь он так верит тебе.

Маша посмотрела на Ваню и осталась удовлетворена. Да, он верил ей.

– Папа, – спросила Маша еще раз на всякий случай, – может быть, мы все-таки пойдем сейчас в лес? Понимаешь, Тони очень хочет. А я-то могу и не ходить, конечно.

Она еще думала, всплакнуть ей или не стоит, когда я в жесткой форме окончательно отказался идти ночью в лес. Она поняла, что слезами горю не поможешь, снова взяла за руку Ваню и неожиданно сказала:

– Пойдем, Ваня. Мы, кажется, не туда попали.

И они вышли. Вот этого я от нее не ожидал. То есть как это не туда? А куда же они хотели попасть? Может быть, к их маме? Да нет, там разговор был бы еще короче. Что имела в виду эта девочка? В общем, она почти лишила меня сна. То есть все-таки достигла своей цели.

Утром мы пошли в лес. Дети были в расписных резиновых сапожках и с настоящими берестяными лукошками в руках. Уверен, мы представляли собой живописную группу. Маша здоровалась с лесом и вообще-то была по-настоящему потрясена. Ваня старался не отставать. В лесу было неожиданно много грибов, правда, почти все несъедобные.

– Папа, – спрашивала Маша, – это что? Я подробно объяснял, что это поганка.

– Можно, я к ней ближе подойду?

– Давай. Только не очень близко.

– А можно еще ближе?

– Ну еще чуть-чуть.

– А можно, я его развалю? Только можно, я буду держать тебя за руку?

И вот так мы долго ходили по лесу и даже набрали грибов. Ваня первым научился отличать съедобные от несъедобных и сам нашел несколько грибов. Он даже запомнил слово «груздь». Время от времени, когда кроны деревьев начинали качаться от ветра, Маша грозила лесу пальцем:

– Не шуми! И он утихал.

Маша держалась в общей сложности часа два с половиной, а потом призналась:

– Папа, меня лес уморил. Придется идти домой. Мы пошли домой, потом долго чистили грибы, потом солили их. Потом позвонил ее дядя и спросил, какие грибы мы видели.

– Давилики, – ответила Маша.

– Почему давилики? – растерялся дядя.

– Потому что мы их давили.

Он тогда спросил, много ли грибов мы собрали в корзину.

– Нет, не очень, – сказала Маша. – Все, которые недодавили.

Я сижу в гостинице «Вахш» в Душанбе и думаю о том, что у Вани скоро день рождения. Эта мысль примиряет меня с таджикской действительностью.

Ему исполнится два года. Маша почти вдвое старше. Она ждет этого праздника гораздо более страстно, чем Ваня.

– Папа, – говорит она, – но мне уже надоело ждать. Сколько можно?

– А что ты так волнуешься? Терпи.

– Когда ему исполнится два года, он наконец-то будет называть меня «Маша», – говорит она.