– Ну что, писатели мои дорогие? Давайте к столу. У меня почти всё готово. – И поставила самовар на длинный поднос.

Но я почему-то вцепилась в деда пальчиками сильнее и всё всхлипывала, не отпускала. Тогда я, малышка, ещё не знала, что это были слёзы покаяния и очищения, чистоты. Что тяжкий мой груз греха был молчаливо прощён. И что на свете я ещё познáю бессмертную истину: «Отче наш… И остáви нам дóлги наша, якоже и мы оставляем должникóм нашим…» (долги – т. е. грехи).

И мы пошли к обеденному столу, к шумящему самовару, где миры моих деда и бабушки сливались воедино.

Не могу не добавить две копейки про ручки и перья.

Интересно, а существует ли в нашей стране или где-нибудь «Музей ручки»? Т. е. стилó, которым пишут?..

А мы, например, могли бы начать с Пушкина. Он, как и его современники в девятнадцатом веке, писал гусиными перьями. Да-да, пером, взятым из крыла обычного домашнего гуся, белого или серого. Конец пера умело затачивался, его макали в чернила и… писали «стилом по бумаге» (а прежде по воску, папирусу или ткани).

Пушкин писал легко, быстро, порой небрежно, разбрызгивая чернила, ставя кляксы. Достаточно увидеть его почерк на бумаге, на полях газет и книг. Плюс рисунки очаровательных дам в локонах, профили друзей и знакомых, пейзажи. Перьев он не жалел, часто ломал и менял.

А вот в том же девятнадцатом веке, но позднее, гениальный Фёдор Тютчев (поэт и дипломат) писал аккуратно, бережно (как и полагалось высокому придворному госчиновнику). Но при сочинении стихов, задумываясь в моменты вдохновения, Фёдор Иванович имел привычку машинально грызть кончик пера. Потому на его письменном столе в стакане перья были неопрятно лохматы, погрызены.

Затем, в двадцатом веке, перо гусиное сменило перо из разноцветных металлов. Вернее, малое пёрышко. Оно крепилось на палочке-стержне с гнездом на конце ручки. Вот таким пером писал мой дедушка Трошев Аркадий Иванович, выпускник Академии Жуковского, а затем доцент и профессор МАИ и МАТИ (автор учебника «Моторостроение винтовых самолётов»).

Надо бы написать полноценный очерк о том, как начиналось строительство БАМа. Легендарной Байкало-Амурской магистрали. Сейчас вновь о ней, столь необходимой для страны, которая «поворачивается лицом на Восток», заговорили и в СМИ, много и широко. А тогда, в те далёкие годы, когда её, идущую севернее, параллельно старой Транссибирской дороге, лишь начинали строить (хотя за этот проект брались ещё при Сталине), я не раз летала туда в командировки от разных газет и журналов (даже получила в журнале «Литобоз» («Литературное обозрение») лауреатство за лучший материал года). Летала в Тынду и дальше на самолётах и вертолётах, ездила на товарняках и дрезинах (дэтэшках, агашках и т. д.). И одна, и с бригадами, и с начальством. А также в тайгу, в палатки к геодезистам, к первопроходчикам. На полноводные чудо-реки Зея и Бурея. И там неделями кормила комаров по сибирским болотам и чащам…

Но почему-то сегодня (по прошествии жизни) вспомнила лишь два имени, очень в те годы уважаемых и популярных на БАМе. Старейшие изыскатели Пётр Степанович Баулин и Александр Алексеевич Побожий. Это они тогда руководили, строили, «рождали» эту великую магистраль. А Александр Побожий даже написал об этом книжечку. Вон она, белая, маленькая, с его автографом, стоит у меня в кабинете на книжной полке (где сибирский БАМ, а где Москва?).

Помню, мы с Побожим летели тогда грузовым вертолётом над тайгой очень низко. К Бурее, кажется, на стоянку геодезистов. Шасси вертолёта чуть не задевало вершины зелёных таёжных сосен. Хвостовую часть занимал груз для первопроходцев: мешки с продуктами, мясо – ободранные оленьи туши. И тут же стояли ящики со взрывчаткой для тоннельщиков-взрывников, на которые я порой поглядывала с откровенной опаской. Мы с Александром Алексеевичем сидели вдоль стены на длинной металлической лавке возле круглых иллюминаторов, за которыми – бескрайнее море тайги. Прямо как в песне поётся: «А я еду, а я еду за туманом, / За мечтами и за запахом тайги…» Мотор гудел дико, буквально ревел. И нам с Побожим приходилось кричать, чтобы услышать, понять друг друга. Вот мы и кричали.