Сзади чуть слышно скрипнули половицы. Кто-то подошел и начал ощупывать, обыскивать Куликова. Ловкие пальцы выудили служебное удостоверение из нагрудного кармана рубашки.

– Ты гляди, мандат, – раздался сзади совсем уж молодой голос.

– Читай, – велел невидимый Куликову коварный пасечник.

– Щас… ага! Старший участковый инспектор. Центральный ровд. Ага! Слышь, Михалыч, а что это – ровд?

– Потом скажу. Дальше читай.

– Ага… капитан полиции… ага… капитан… А погоны как у штабса… Непонятно…

– Дальше читай. Непонятно ему! Ты флотского лейтенанта видал? Нет? Так у того тоже погоны как у штабса.

– Так то ж флотские,.. а тут…

– Ты дальше читай!

– Читаю! Куликов Сергей Николаевич. Тут еще махонькими буковками… имеет право на ношение табельного оружия и специальных средств. Ага, право имеет, а оружиев-то нет! О как!

Все это было неправильно! Все это отдавало фальшью реконструкторского движения. Вот только уж слишком эти реконструкторы разошлись! Напасть на офицера полиции! «Ничего, – подумал Куликов, – отольются мышке…» Кстати, интересно, в кого они играют? В махновцев, что ли? В принципе, это большого значения не имело. Куликов начал действовать.

Плавным движением, как на тренировке скользнул влево-вперед, уходя с линии огня. Одновременно, правой рукой захватил и потянул вправо ствол винтовки, а основанием ладони левой от души припечатал кадык громилы, не забыв провести подсечку левой ногой. Мгновенно винтовка оказалась в руках полицейского, еще до того, как грохнулось об пол грузное тело, Куликов развернулся и приложился прикладом в живот белобрысого низкорослого парня с кривым плаксивым ртом. Блондин согнулся пополам, в руке он все еще держал красную книжечку удостоверения.

В это время, череп участкового отозвался сухим треском хорошо высушенного березового полена, небо обрушилось на его голову, и наступила тьма.

Первым в сознание проник запах. Аромат мокрого старого дерева с еще угадываемым ароматом сосновой смолы, не до конца забитым запахом влажной пыли. Куликов ощутил под своей щекой лужу воды и гладкую доску пола. Издалека, из-за многих тысяч километров донеслось:

– Живой! Гляди, матушка Вера Дмитриевна, живой! Эвон щечкой дергает. Ты, Семен, с шайкой погодь. Убери шайку-то! Итак вон сырости развели… Иди, иди уже! Ох, олух… Прости, Господи!

Куликов попробовал открыть глаза. Вернее один глаз, тот, что сверху. Не получилось… Руки тоже не слушались… Впрочем, они могли быть связаны. А вот ноги… Ноги были свободны, но… тоже плохо подчинялись.

– Во-о-т! И ножками засучил вашбродь! Ну-ка, Семен, подсоби…

Сверху раздалось какое-то надсадное мычание вперемежку с хриплым кашлем. Куликов почувствовал, как огромные ладони вздернули его за подмышки. Через секунды он уже сидел на полу, привалившись спиной к какому-то ящику, или сундуку. Левый глаз так и не открывался, но правый удалось разлепить.

Куликов увидел довольно большую комнату, судя по всему, все в том же доме. У стен стояли массивные широкие лавки, между ними – кустарно сработанный буфет с витражными дверками и белыми кружевными салфетками. На стенах – лубочные картинки в желтоватой гамме и что-то вроде большого календаря в том же стиле.

У невеликого окна стоял крепкий стол под кремовой скатертью. За столом, на стуле с гнутой спинкой, нога за ногу сидела девушка со скучающим лицом. Куликова поразила правильность этого лица, его академическая красота. Несколько странно выглядели глаза, настоящие бесовские, искрящиеся изумрудом, больше подходящие… Куликов даже не смог объяснить себе, кому могли бы принадлежать такие глаза.