В дом шагнул он,
Но раздался грозный гул.
Люльку в руки —
Но земля взревела глухо.
Прочь! На улицу! —
Но вздыбился аул.
Закачался дом,
Как лодочка, —
И рухнул.
Стала склепом сакля мирная.
Конец!
Но, приняв на плечи
Каменные груды,
Обессиленный,
Израненный отец
Колыбель успел закрыть
Своею грудью.
В лапах бедствия
Хребты хребтов трещат.
Тщетно все,
Когда, фундаменты ощерив,
Гнутся скалы,
Как огромная праща,
Сакли сбрасывая
В черные ущелья.
Все надежды на спасение
Оставь!
Но под ношею
Разрушенного зданья
Он стоит,
Как арка горского моста,
Над ручьем чистейшим
Детского дыханья.
Слышит —
Плачет над развалинами мать,
Только силы не хватает
Отозваться.
Зубы сжать,
Но только ношу удержать!
Умереть и камнем стать,
Но не сдаваться.
А костяк
Под страшной тяжестью хрустит.
Дочь проснулась и заплакала.
– Родная,
Скоро утро,
И тебя должны спасти,
Спи спокойно, моя Айна,
Баю-баю!
Рассветало.
Над рекой туман белел.
Под обломками,
Под грудами щебенки
Отыскали люди утром колыбель,
В ней нашли
Спокойно спящего ребенка.
Есть могила на распутье
Двух дорог.
Колыбель над нею высек
Старый резчик.
Есть поверье: люльку древнюю сберег —
Значит, род свой
Сохранить сумел навечно.
Если только, люди,
Грянет смертный бой,
Всю любовь,
В кулак все силы соберите,
Если нужно будет,
Жертвуя собой,
Колыбель,
Чтоб род не умер,
Сберегите!
Улица Эффенди Капиева
Перевод В. Портнова
Улица короткая, как жизнь,
На подъемах спину гнет упрямо
И тяжелой лестницей бежит
Там, где нужно не в обход – а прямо.
Тыщей ног давно истерт асфальт,
Обнажив зазубренный булыжник.
Будто здесь прошла волна атак,
Смертная волна во имя жизни.
Вешним ульем детский сад гудит,
А напротив старый дом с балконом.
Здесь ты жил когда-то, Эффенди,
Дом стоит, тебя же – нету дома.
Где-то рядом жил и Аурбий —
Критик, полный рвения и чванства,
По тебе снарядом критиканства
Из недальновидной пушки бил.
В правоте не сомневался он,
Но сумело время подытожить:
Аурбий забвеньем уничтожен,
Эффенди признаньем вознесен.
Улица Капиева – как честь,
Улица Капиева – как память.
Можно мало жить – но дел не счесть,
Долго жить – но память не оставить.
Улица Капиева… Но где ж
Кустари веселые, как дети,
С неизбывною казной надежд,
С жаждой поделиться всем на свете?
Здесь царили запах чеснока
С кислотою в мастерских подвальных.
Старые подвалы на замках…
Нет лудильщиков, нет мастеров кинжальных.
Не кинжал – а время нам судья,
И не потому ль, кинжальщик старый,
Прежний промысел ты свой оставил,
И теперь – часы твоя судьба.
Часовая мастерская,
Строг
Стесанный порог твой под ногами.
Время черновых не пишет строк,
Все навечно, как резьба на камне[11].
Время ходит в наших башмаках:
И в ботинках модных, и в чарыках,
А еще в солдатских сапогах —
И живых солдат, и тех – убитых.
Девушка идет, собой горда,
Но на полушаге замирает —
И, нагнувшись, корку поднимает,
Как птенца, что выпал из гнезда.
Удивительного в этом нет:
Повелел намус ей, а не голод.
Корка хлеба – тоже берекет,
Трижды берекет, когда ты молод.
Эффенди, ты знал получше нас:
Разными бывают берекеты —
Ты сумел сдружить зурну и саз,
И открылись людям два поэта.
Тащит камни горная река —
Так и ты трудился неустанно.
Словно поводырь, твоя рука
Привела в Россию Сулеймана[12].
Сколько раз бывало, Эффенди,
Ночи над столом рабочим висли.
А под утро из твоей груди
Вылетали птицы слов и мыслей.
Аурбиевы кричат: скандал —
На народное купил он славу!
Да, в народе взял, ему ж отдал,
Все помножив на талант и право.
Право сметь идти на бой и смерть,
Право вопреки щедротам лживым
Так сберечь народное суметь,
Что в тебе оно навеки живо.
С чем я щедрость мудрую сравню?.. —
Словно ты наперекор недугу
Хлеб свой честный отдавал коню,
А коня потом дарил ты другу.