Ребята не любят, когда их учат прямо, открыто. Спросите их и вы увидите – они уверены, что умнее вас. Но теперь, спустя пару лет, с восторгом вспоминаю эти уроки. И занудой готова назвать того педагога, который неустанно меняет тесты перед моими глазами. Я бы послушала историю. Я бы извлекла мораль. Но кто-то решил, что это больше мне не нужно.

Людмилу Ивановну называют математиком от Бога. Это правда? Бог этим занимается? Или это гены, удачная учёба в институте, пример старшей родственницы? Людмила Ивановна не любит историй. И не выносит болтовни.

Как-то на одном празднике ведущая ошиблась и назвала царицей наук не математику, а саму что ни на есть Людмилу Ивановну. С тех пор её прозвали так все, и даже учителя, быть может, с саркастической завистью, а, может, просто так, любя. Я больше в своей жизни не видела никого, кто мог бы быть в таком фанатичном восторге от математики. На её уроках дети, пыжась от напряжения, краснели до пунцовой краски. И даже троечники усердно выполняли свои особые задания с пониженным уровнем сложности. Она часто ходила между партами с плиткой шоколада, но ни одному из кропящих над матрицей бедолаг и в голову не приходило попросить хоть кусочек у Царицы наук. Её выпускники живут в крупных городах России, Америки и Европы. Их визит в родную школы всегда был настоящим событием – нам устраивали чуть ли не пресс-конференцию, и всегда можно было узнать что-то интересное о другой культуре. Эта учительница захватывала своей мощной энергетикой каждого из нас и не отпускала, пока не раздавался внезапный школьный звонок. Но даже тогда многие задерживались в этом кабинете, окружив со всех сторон Людмилу Ивановну, и без зазрения совести могли опоздать на половину следующего урока. Это всегда вызывало недовольство со стороны молодого психолога, раздающего нам тесты, которые помогали определить, кто из нас сангвиник, а кто флегматик. Но, к сожалению, она ни на грамм не понимала, чем живёт мир подростков.

А вот сейчас рядом со мной страсть к предмету педагога – математика до мозга костей – сменилась короткими, лишёнными искр замечаниями. Огонь в глазах приглушен. И она со степенным спокойствием прорешивает самый сложный уровень ЕГЭ, чтобы сравнить наши ответы.

Для своих педагогов я как нейтрализатор, заглушающий ледяным, безучастным и равнодушным ко всему взглядом любой их порыв. Боясь сказать что-то не так, задеть мои чувства, они просто молчат.

Ни интеллектуальных историй от Татьяны Александровны – только сухие переборы правил, как чтение молитв. Ни горячих споров над сложнейшими олимпиадными заданиями от Людмилы Ивановны – всё одно: графики функций, производные, первообразные…

Я очень удивилась, когда однажды Татьяна Александровна, возвысив старинные очки к её соболиным густым бровям, спросила:

– Надя, тебе совсем не интересно жить?

– Совсем.

– И совершенно не хочется добиться хотя бы какой-нибудь стоящей цели?

– Совершенно.

– Ты играешь в компьютерные игры, Надя?

– Только в них и играю.

– И что?

– Что – что?

– Доходила до конца игру?

– Нет.

– А хотела бы дойти?

– Нет.

– Разве не интересно, что ждёт тебя в самом конце?

– Не интересно ли мне знать, какую ерунду подготовил разработчик игры в последнем раунде?

– Пусть даже и так… – Татьяна Александровна смутилась.

Она сама загнала себя в угол. К чему спустя столько времени эти странные вопросы? Ей стало неудобно. Мне стало её жалко. И я ответила:

– Наверное, интересно.

– Ну вот! – обрадовалась, что её вывели из угла. Но ненадолго.

– Всё равно нет смысла идти до конца.

– Почему? – в её вопросе столько разочарования, как будто речь идёт не об игре, а о вакцине, способной спасти человечество от себялюбия.