Но время шло, а лучшее будущее никак не наступало. Дух разрушения властно захватывал отношения даже между самыми близкими людьми. В семье Фоминых началось с того, что Григорий Иванович рассорился с отцом, непримиримым врагом перестройки и гласности, и перестал ездить к родителям, которые к тому времени вышли на пенсию и вернулись в родную деревушку – к земле, как говаривал дед Иван. Она, мол, родимая, завсегда, в любые времена, прокормит.

Внешнее оставаясь спокойным, Григорий Иванович сильно переживал в душе. Этот семейный разлад мучил его, но помириться с отцом не давала гордость. Когда с бабушкой Валей случился смертельный удар, дед Иван сыну и невестке об этом не сообщил. Только через полтора года Григорий узнал, что матери нет в живых. После этого он помрачнел, перестал играть с сыном Петей, интересоваться Вериными делами, почти не общался с женой.

На работе стали задерживать зарплату, появилось много нового, непонятного, неприятного. Григорий Иванович никак не мог смириться со сложившимся в пореформенной России, странным для нормального человека, несправедливым, но поразительно легко и быстро принятым всеми положением вещей. Теперь для того, чтобы получить свои честно заработанные, небольшие, и притом на глазах дешевеющие, деньги, нужно было идти с поклоном к бухгалтеру, кассиру, канючить перед ними и унижаться, а после – подобострастно благодарить спиртными напитками за проявленное милосердие. Сделать именно это – выпросить отпускные, чтоб дали не когда-нибудь потом, после возвращения из отпуска, а заранее, как положено, – умоляла его жена. Она хотела вывезти Веру и Петю, который постоянно простужался, на юг, к родителям, и давила на то, что в прошлом году они и так никуда не выезжали, а лето на севере было дождливым.

– Да не могу я, Таня, – сказал он ей при детях, чуть не плача, – понимаешь, не могу. Противно это, тошно!

Татьяна Владимировна продолжала настаивать:

– Ну, прогнись ты один разок! Ну, что тебе стоит?..

– Да кому я должен руки целовать? – Григорий Иванович начал выходить из себя. – Лёшке Пискунову? Перед этим скунсом мне на коленях ползать?.. Да никогда, слышишь, никогда я не буду ползать! Он у нас в роте стукачом был, ж… командирам лизал, и ты хочешь, чтобы я ему теперь полизал?!.– он так вдруг разорался, что Петя, который тогда еще был дошколёнок, забился от страха под журнальный столик.

И всё-таки Григорий Иванович получил в тот раз отпускные, переступил через себя, и жена с детьми отправились отдыхать – самому ему на билеты денег уже не хватило. А следующим летом в Волгоград уже не поехал никто, слишком это стало накладным. Зато Григорий помирился с отцом, и детей отправили в деревню к деду.

Когда в М. начали замораживать стройки и задержка зарплаты перевалила за полгода, Григорий Иванович стал ещё злее. Он не мог спокойно относиться к тому, что начсклада продаёт «налево» материалы и детали от техники, что каменщик Савельич, которого Григорий уличил в краже двух мешков цемента, бессовестно не признаётся в своём преступлении. Было обидно и больно смотреть, как то, что годами создавали и накапливали общими усилиями, с такой стремительностью теперь рушилось и расхищалось. «Воры, хапуги, – мрачно бурчал он, – всё тащат, тащат, как муравьи… только те в одну общую кучу, а эти – в разные стороны, по норам…» Бывшие приятели мгновенно превратились во врагов. С Витькой Волчковым, однокашником, который раньше часто бывал у них в доме, за то, что тот ворованными кирпичами выложил себе гараж, Григорий даже здороваться перестал. Всё чаще приходил он теперь домой «на рогах», напившись на работе «халявного» технического спирта, которого тогда ещё было вдоволь.