Я наклонилась погладить Капитона за ухом и увидела под стулом веретено. Бабушкино веретено! Когда-то она пряла, сидела за старинной,  прапрабабушкиной прялкой и наматывала тонкую шерстяную нитку. Сколько я ни пыталась научиться прясть, у меня не выходило: нитка рвалась, не накручивалась. Бесталанная я оказалась к прядению. Ну и ладно. Я схватилась за это веретено, как за последнюю надежду.

– Бабушкино! – тихо проговорила я.

Выточенное на токарном станке, вытертое до гладкости бабушкиными руками, спиралью сбегающие бороздки от туго намотанных нитей, год за годом ложившиеся под ловкими бабушкиными  пальцами. Я гладила веретено с закрытыми глазами, и видела перед собой бабушку за прялкой: молодую и счастливую.

– Печь пора топить, хозяйка! – вырвало из видения басовитое ворчание.

– Капитон! – ответила я, не открывая глаза. – прекрати сейчас же! Коты не разговаривают. Точка.

– Глазы-то расколупай! – сердито продолжил общение кот, находясь примерно в районе обеденного стола.

– Мррр! – Капитон потёрся об мои ноги одновременно с сердитым басом.

Я приоткрыла один глаз, осторожно посмотрела. За столом на единственном стуле сидел мужик. Бородатый, в тулупе и выжидательно смотрел на меня.

– Вы кто? – пискнула я и уронила веретено от испуга.

Мужик пропал. Капитон тёрся об мои ноги, показывая всем своим кошачьим видом, что он кот благонадёжный и молчаливый.

– Веретено подбери, – приказали мне с единственного стула.

Я нагнулась и взяла веретено, внимательно рассматривая пустой стул. Как только, я взяла веретено – на стуле появился мужик.  Дикая слабость подкосила меня, я села на пол, держась за веретено, как за спасательный круг.

– Ладно, – пробасил мужик, – пусть так, на полу, раз так тебе спокойнее. Давай поговорим.

Я мотнула головой соглашаясь. Поговорим, хорошо. Может после этого он испариться. Я останусь одна с Капитоном в пустом холодном доме.

– Ну, если тебе нравится в пустом холодном доме с Капитоном и с одной сосиской на двоих. Пожалуйста, – обиделся мужик.

– Подслушивать нехорошо, – тихо сказала я.

– Ты так громко боишься, что и напрягаться не надо, – хмыкнул мужик. – В общем, так, – он поднял седые кустистые брови, – я тутошний домовой Веня.  Служил ещё твоей прапрабабке Лукерье.

– Веня…  – обречённо сказала я.

– Можно Вениамин Семёныч, если тебя это больше устраивает.  Вставай давай с пола, нечо на грязном и холодном сидеть. У нас дел прорва.

Я послушно встала, но ноги были ватные.

– Значица так, – Веня загнул палец, – перво-наперво надо печь истопить – не дело это в холоде жить и избу студить. Потом, – он загнул второй палец, – надо всё прибрать. Много чужих здесь ходило, грязи много, слёз и зависти.

Он загнул третий палец и многозначительно посмотрел на меня.

– И? – испуганно спросила, ожидая чего–то страшного.

– И, – он удовлетворённо кивнул, мол, правильно мыслишь девочка, – самое главное: тебе надо всё рассказать, тебя надо научить и ты должна отомстить.

– Всего-то? – разозлилась я.

Страх прошёл, мне надоело стоять столбом посередине комнаты. Я зашла в соседнюю, нашла там стул, поставила стул напротив Вени и села. Веретено положила на стол. Веня не пропал.

– Быстро схватываешь! – обрадовался Веня. – Лизаветы Ляксевны порода, не то что дочь.  Испугалась и сбежала. Пропащая, – поставил точку в характеристике моей матери.

– Чего испугалась? – решила уточнить я.

– Нуу, всего… – неопределённо сказал Веня и также неопределённо обвёл избу рукой.

– Непонятно, ну ладно, разберёмся.

– Хорошо,  – согласился он. – Я-то думал, что и ты такая,  – он многозначительно посмотрел на меня, ну когда уехала в город учиться, а потом работать на край географии. Но ничего, ты наша, – и он гордо посмотрел на меня, словно то, что я «наша» оказалась лично его заслугой.