– Мы не художники, – пожала плечами Леночка. – Нам казалось – похоже.

Люба молчала, не зная, как реагировать на вдохновенное девчачье вранье. Вожатый смутился, и лицо его обнаружило необычайное сходство с нарисованным.

– Мне никто еще не говорил таких приятных слов, – сказал он взволнованно. – На следующее лето, когда снова приедут ребята из Якутии, я покажу им эту газету.

Он вышел, прижимая ватман к груди.

– Я коленку ободрала, – заплакала вдруг маленькая Таня.

– Где? Покажи!

Таня зарыдала.

– Да нет, не сейч-а-ас! Там, на горе… А Серафим Георгиевич чем-то помазал и забинтов-а-ал! И все прошло!

– Мне он подарил эдельвейс в гербарий, – задумчиво обронила Наташа.

– Девочки! А ведь он и вправду солнечный!

– Ой, давайте заменим тот лист. Может, не заметит…

Люба не вмешивалась. Постояла, прислонившись к двери, послушала и вышла.

…На втором листе главным словом стало «спасибо» – «махтал». За перевязанную коленку. За эдельвейс. За альпинистские песни. Лист был расписан сверху донизу, каждый, включая мальчишек, добавил свое. Все поставили свои подписи.

Прощались тепло. Мальчишки жали руку, девочки смущались и строили глазки.

Первую «газету» Серафим не отдал. Тогда Леночка призналась – там написано совсем не то, что она читала.

– О чем же? – напрягся он.

– О… о любви, – вырвалось у нее от отчаяния.

Леночка так покраснела, что стала почти рыжей. Но она не сравнялась с ним в цвете – он стал еще рыжее.

Как сгущенные апельсиновые облака на восходе.

– Ладно, возьми, – сказал он, и сам вынес свернутый рулоном ватман.

Они стояли друг перед другом. Леночке впервые в жизни с тех пор, как ей исполнилось десять лет, не хотелось кокетничать. Она засмеялась.

– Ты почему смеешься?

– Просто так, – Леночка смеялась, потому что подумала о нем: «Таракан… счастливый». О себе она еще вчера думала, что не очень-то и соврала. А может, и сегодня.

Татьяна не любила Новый год. Праздник остро напоминал ей об одиночестве. Но по составленному не ею сценарию полагались праздничный ужин, друзья, елка, свечи… Она обходилась праздничным ужином с собой, любимой. Честно говоря, не очень любимой. Странно было бы любить цепь неудач с редким вкраплением радостей, из чего слагается ее жизнь. Друзья, конечно, есть, но кому Татьяна нужна в этот семейный праздник? Есть и дочь. Взрослая, самостоятельная. Встречает Новый год со своей семьей. Мама ей не то чтобы не нужна, а так… Нежелательна сегодня. Татьяна понимала и не обижалась. Ну… совсем немного. Решила разнообразить елкой нынешнюю встречу с новым временем. А вдруг все изменится? Достала с антресолей старую искусственную елочку времен дочкиного детства и, сетуя на привычку все оставлять на последний день, побежала за покупками.

На рынке было оживленно. Потолкавшись в толпе, Татьяна купила гирлянду и стеклянные шары. В детстве мама вместе с шарами развешивала на елке шоколадные конфеты. Маленькая Таня, не дождавшись явления Нового года, потихоньку лакомилась ими и запихивала пустые фантики в вату под елкой. Когда «преступление» раскрывалось, она боялась, что будут ругать, а родители смеялись.

Новый год – детский праздник. Прилетает на крылатых оленях Дед Мороз и верится в чудо. А в одиночество не верится. То есть маленький человек даже не подозревает об его существовании. Потом в какое-то не прекрасное время все меняется: чудеса уходят в прошлое, а одиночество – вот оно, привет-привет. И ему не скажешь: «Давай, до свидания». В общем, в последние годы Татьяна встречала праздник, как говорится в каком-то стихотворении, вдвоем. Ты и одиночество – уже двое, а вид у него, если кому-то интересно, точно такой же, как у визави. С этим клоном даже «чокнуться» можно бокалом под звон курантов, если поставить зеркало перед собой.