И самым неприятным моментом стало письмо из дома, от мамы. В ответ на ее радостные новости об успешном решении проблемы с жильем. Летом. В курортном городе. Где сдается за деньги каждый сантиметр любой жилплощади.

«Твое пребывание на турбазе может до инфаркта довести. Удивляюсь твоей не по возрасту безмятежной доверчивости. Летом на турбазах обретается самая разнообразная, часто отпетая шушера. Меня даже мысль, что ты связана с турбазой, страшит. Неужели нельзя было найти в городе комнатушку?

И потом, Лина, питаться за песни …не слишком ли ты низко ценишь свое достоинство. Певичка, поющая, чтобы из милости поесть… Все это так далеко от высоких помыслов, с которыми я связывала твой образ умницы, глубокомысленной и одухотворенной девочки.

Смотри, Лина! Не пошатни репутацию свою. И еще одно, ради всего святого, не доверяй с виду хорошим людям, не погуби свою юность. И вообще, после того, как ты связалась с этим ансамблем, я потеряла покой. У меня складывается впечатление, что кто-то невидимый настойчиво направляет тебя по желанному ему руслу, чтобы подвести к печальному ( но угодному ему) финалу. Подумай внимательно – не плывешь ли ты по течению? Не попала ли ты в сети кого-то проходимца???

Береги себя, доченька. И честь, и жизнь губятся однажды и навсегда! И вообще, мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты вышла замуж за своего Андрюшу».

«Как же я низко пала в глазах в твоих глазах, мама! Пою, чтобы из милости поесть…Прямо достоевщина какая-то! Тебе бы монастырем командовать.

И чем мужчины на турбазе отличаются от мужчин на улицах этого города, куда ты меня так бесстрашно отправила, когда мне еще 17 лет не исполнилось?! Тогда не боялась за мою честь? Ну, отправила бы меня в Москву, куда я хотела. Там нет шушеры. Там одни москвичи.

А давай посчитаемся, кто там унижает свое достоинство.

Я работаю ( если можно так сказать про пение четырех-пяти песен на свежем воздухе , про репетиции я не говорю, это к делу не относится) за вознаграждение в виде казенной безопасной крыши над головой и трехразового сбалансированного питания. Если бы я жила в городе, на это у меня уходило бы не меньше ста рублей.

Работаю я при этом полтора часа в неделю. Обращаю ваше внимание! 15 минут в день! 5 песен по 3 минуты!

Ты же, мамочка, за казенную крышу и трехразовое питание работаешь по восемь часов в день шесть дней в неделю. Получаешь за это восемьдесят рублей с вычетом подоходного налога. При этом ты сидишь в душном, закрытом помещении дышишь книжной пылью, выдаешь солдатам и офицерам учебники марксизма-ленинизма… А больше в библиотеку никто ни за чем не ходит, ну может еще пионер какой-нибудь забежит, заблудившись в фойе Дома Офицеров.

А я дарю людям радость, музыку, хорошее настроение и память об этом райском месте на долгие годы.

Так кто же из нас унижает свое достоинство???».

Внутренний монолог помог Геле немного остыть. Возмущение несправедливыми обвинениями снизило свой накал. Но не до конца.

Арамис сразу же это почувствовал.

– Что случилось? – спросил не самым ласковым тоном Гелю, ожидающую своего выхода возле лесенки на сцену.

– Ничего,– таким же тоном ответила Геля.

– Как « ничего»? Твое плохое настроение действует мне на нервы.

– А я не обязана ради твоих нервов быть всегда в хорошем настроении.

– Обязана!

– Да???? А больше я тебе ничего не обязана?????– Геля сделала два шага в сторону корпуса.

Да пошли вы все!

Арамис схватил ее за руку.

– Не заводись, Мурлик. Я сам на взводе… Дома скандал … Какая-то сука позвонила Вере и сказала, что у нас с тобой роман. Я догадываюсь, кто это сделал. Она надеется, что я поссорюсь с женой и уйду к ней, тварь подлая. Дождутся, что я брошу их обеих и женюсь на тебе. Короче, распсиховался, сказал, что если еще раз заведет разговор об этом, меня больше не увидит. Плачет. Чувствую себя последним мудаком. На грани развода из-за бабы, которую еще ни разу не поцеловал.