Несколько команд кучковались в одной, как правило, самой большой гримерке и пьянствовали до-упаду. Иногда приходилось налить двухсотграммовый стакан водки сторожу и дать еще кусок выигранного торта на закуску. Как правило, этот прием срабатывал, и нам никто не мешал и дальше чувствовать себя рок звездами.

Так продолжалось несколько лет. Это нам нравилось, но все мы чувствовали, что чего-то не хватает. И я, и Булка, и Егор, и остальные ребята из нашей команды и команды Дена и все те, кого мы уже не помним, и кто стал тенями из прошлого, ощущали перемены, но не хотели знать, к чему они ведут. Мы просто стали чувствовать себя переростками в яслях. Мы больше не видели необходимости в подгузниках, нам было стыдно сосать соску, эти игрушки нам стали неинтересными, мы, наконец, стали лучше понимать значение фразы «опять обделался, гаденышь!». И нам стало не уютно. Мы росли, нам нужны били вещи побольше, мы хотели конструктор, а не кубики, мы хотели сами подтирать себе зад и огрызаться на воспитателя вместо тупого нытья. Но как? Многие не знали как, и не особенно старались узнать, они просто находили себе другие занятия. Мы же были уверены в том, что КВН – это навсегда! Это, то, что мы умеем и то, чем хотим заниматься. Ведь есть же люди, которые могут так. Да – их очень мало, но они есть. Мы долго боролись, доказывали всем вокруг, что у нас есть будущее, что мы сможем, что мы должны, что нельзя просто так все бросить. Но сами мы не знали, что делать, мы не знали «как?». Это было обидно, но потом мы поняли, что обида тут не причем – это отчаяние. Некого обвинять, не на кого положиться и некому пожаловаться, просто кто-то по ту сторону, а кто-то по эту. И мы смирили себя.

На часах было почти семь вечера. Мы сидели в кабинете дворца культуры, и вяло готовились к предстоящему финалу городской лиги. К очередному финалу, который мы опять должны были выиграть, но в последний раз. Мы так решили. Подавили в себе это чувство не законченности того, что начали. Но все же неприятное чувство, как будто я надевал штаны, не надел их до конца и в таком виде вышел на улицу, меня не покидало.

Материал был почти готов, несколько завершающих штрихов и некоторые «предвыступительные» приготовления и можно было начинать становиться другим человеком, меняться в угоду событиям и условиям. Мы все сидели, пили и думали об этом. Молча. У нас был общий организм, и этот организм испытывал душевные терзания. Иногда я вспоминаю все это, и думаю, какая же это глупость, просто чушь. Мы были молоды и совершенно бескорыстны и так же бескорыстно мы верили во все, что на самом деле даже не всегда давало основу для веры. Поэтому когда нашу веру у нас отнимали, мы не могли принять этого, не могли уложить в своих тогда еще светлых головах, в умах, не изуродованных действительностью, то, что происходило на самом деле за кулисами не только всех этих веселых и находчивых карнавалов, но и самой жизни. Мы были счастливы, ибо были наивны и были несчастны, ибо нас было легко обидеть.

Да, мы все в жизни перенесли определенные испытания. Булка был из бедной семьи и с самого детства знал, как и где лучше что-нибудь перепродать. Но вместе с этим он умел зарабатывать деньги обычным трудом. Брался за любую работу, которую мог совместить с учебой и своими увлечениями, своим главным увлечением. Не редко он опаздывал на репетиции, когда подрабатывал в пекарне, а однажды вообще не пришел на фестиваль. Его роль сыграл Ден, который тогда еще не был в нашей команде, но постоянно посещал наши репетиции. Позже мы узнали, что руку Булки зажевало в механизм, который перемешивает тесто и из его предплечья выдрало кусок мяса. С четырнадцати лет он подрабатывал вместе с отцом и с той поры сменил множество профессий. Иногда работники сцены просили его помочь с какой-нибудь декорацией. Столярное дело он знал отлично, как и многие другие ремесла.