– Сколько капать? – отец молчал, – пап, сколько капать?! – снова, громче спросил я.

– Ты принеси…. и воды. Я сам накапаю.

Я заскочил в вагончик, схватил с полки лекарство и зачерпнул из ведра ковшом, потом помчался к колодцу, расплескивая воду. Отец лежал, приподнявшись на локте.

– Мне уже лучше, – улыбнулся он, – куда ты столько? – он вылил немного воды и начал капать корвалол. – Картошку оставим пока, я потом на рабочей машине с мужиками заеду, заберу. Ты иди, занеси мешки внутрь, и шланги скрути, – он продолжал капать и, по-прежнему был бледен, на лице у него выступили вены, губы пересохли. Он выпил из ковша и принялся расстегивать верхние пуговицы кофты, потом снова лег, на землю тяжело дыша. – Иди, иди, собирайся, сейчас поедем, – он сделал тяжелый глоток слюны, как будто глотал смолу. Я поспешил скручивать шланги и закрывать вагончик. Скручивая, я не сводил глаз с кустов крыжовника, за которыми стоял колодец. Оттуда неслышно было ни звука. Я закинул мешки и лопату в вагон и направился к отцу.

Было около четырех часов вечера, ветер усилился, а зимний запах теперь чувствовался совсем явно. Солнце уже было близко к горизонту, но до сумерек оставалось еще около получаса. Сейчас оно совсем тускло светило сквозь высокие облака, но можно было различить его силуэт. По крышке колодца бродила трясогузка, возле скамейки на правом боку лежал мой отец.

– Пап… – я негромко окликнул его. – Пап! – он не отвечал. – Пап, скоро автобус, – кое-как произнес я дрожащим голосом, – следующий только завтра. – Пап, ты слышишь! Вставай! Вставай! Вставай, пожалуйста, папа……

Я бежал по проселочной дороге к въезду на территорию дачного кооператива, там, в управлении был телефон. Будто медленно падающие черные зерна, вокруг опускались сумерки. Птицы больше не пели. Я бежал очень быстро, мое тело работало, ноги выбрасывали тягучую энергию, касаясь подошвами земли, сердце качало кровь с невероятной силой и мне с каждой секундой становилось легче. Но только пока я был в движении.

Управляющий куда-то позвонил, потом спросил у меня номер участка и что-то еще, но я не услышал, я выскочил за дверь и помчался обратно.

Отец лежал так же – на правом боку, я подошел к нему и сел рядом. Я провел рукой по волосам, раньше я трогал его волосы только, когда был маленьким. Помню, как это было: мы сидели на диване, а я вскакивал, обеими руками зачесывал его густые жесткие волосы назад и восторженно вскрикивал: « папа – милый!» Потом носился по комнате кругами, снова подбегал и делал то же самое.

Я лег с ним рядом и обнял одной рукой. Я заплакал. Очень сильно. Я истерически выл, должно быть, долгое время, а к нам никто не ехал. Вокруг не было никого. Только мы вдвоем, отец и сын.

С тех пор, как умер мой отец, прошло семь лет. Мы с сестрой жили вместе и сблизились с ней почти так же, как тогда, когда я только родился, и она постоянно держала меня на руках и нянчилась со мной целыми днями. Ругались мы с ней редко, можно сказать никогда. Если мы оба чувствовали, что спор начинал перерастать в ссору, то просто доходили до точки и замолкали, как всегда, почти одновременно. Мы с ней были очень похожи. Разница в возрасте не давала нам возможности говорить по душам, но те времена прошли, Мне было двадцать четыре, а она на десять лет меня старше и мы давно уже общались на равных. Она работала на железной дороге в диспетчерской. Я работал в музыкальном магазине у Дена и учился в педагогическом институте заочно. Она занималась чтением книг, просмотром телевизора, приготовлением пищи и все так же, как и семь лет назад, хотела выйти замуж. Я повидал много ее парней, но, по моему мнению, никого стоящего среди них не было. Она тоже так считала, поэтому легко расставалась с ними. И никаких опрометчивых поступков – у нее было достаточно наглядных примеров среди подруг, неудачно вышедших замуж.