сколько тебе, семнадцать? – на пару. Все время проводил или у отца в кузне, или на

бранном поле деревянным клинком махал. И влюбился… Глубже озер были очи

Вереи, руки мягче свежего хлеба. Но больше всего меня пленил смех. Задорный, как переливистый весенний ручей. Много было пастушек в нашей земле, а запала

она мне. На праздник солнцестояния ночью зажигали костры, купались в озерце, бились на кулаках – все как водится, по традициям предков. Пили вино. Не такое, как ныне – раньше оно как сок было, только голову кружило, а аспидом поганым не

жалило. Затащил я ее по нашей веселости в хлев. И все. Как крюком в сердце. Ни

есть, ни работать, ни спать не могу – Верея лишь перед глазами стоит.

Марх потер лоб, отхлебнул из мехов. Заговорил медленнее:

–Дарил я ей подарки, менестрелей с вагантами посылал, вот только как

подменили девку. Взгляд отводит, только меня видит – улыбка сникает. И молвить

не молвит – что случилось, не пойму. А потом встретилась мне и говорит: ты меня

прости, наваждение той ночью было. Есть у меня суженый, уж второй год меня

уваживает, замуж скоро.

Все бы пережил, да суженый этот другом моим оказался. А я ему душу

изливал – вот как, мол, она может? Я ей и то, и это, и люблю ее, и жить не могу, и

все заработанное на подарки трачу. А он – да ты что, это же пастушка. Да о ней по

всему селению слухи ходят, только уличить не получается. Он как ножом по сердцу

языком резал, а она будто в холодный омут с веревкой на шее.

С полчаса соратники молчали. Авенир кусок мяса бросил муравиту, тот

проглотил, не жуя.

– Так ты из-за нее в монастырь пошел?

Сабельщик подернул бровями:

– И да, и нет. После такого унижения надо было что-то делать. Случись это

сейчас, убил бы обоих. А тогда… Пошел наемником к азотянскому властителю –

биться с зеленокожими аггами. Это не рыхлые увальни-набы. Крепкие, яростные

орки. Еще и умные к тому же. После нескольких лет походов я был еще жив – не

нашел смерти. Тогда искать я стал истину. Захотел понять – как же так, что друзья

предать могут, обмануть – ни за что. У людей не нашел, отправился к святым.

Ходил от монастыря к монастырю. Святые снаружи стремились к истине, а в

душах творилось черное и злое. Встретилась мне в бесконечных горах Турмаги

обитель Элхои. Там все истинно, но это исключение. Люди по сущности – лгуны.

Да и сам я не лучше. Видать натура такая – хоть истина и одна для всех, а вот

только правда у каждого своя. То бишь, каждый себя оправдает.

– Я бы убил…

– Кого? Девку?

– Себя убил бы.

– Я хотел, да не смог. Решил не губить из-за падали великого человека. Да и

проще надо относиться…

Марх насторожился:

– Тише. Слышишь?

Авенир затаил дыхание и напряг слух. Вокруг шелестело – будто терли друг о

друга сухие ветки с листьями. Мулы почуяли неладное, озабоченно замычали, попятились к скале. На тускло освещенной земле то тут, то там вырастали бугорки.

Из ямок на поверхность выползали похожие на сороконожек существа. Их

привлекло тепло, исходящее от костра. Путникам грозила смертельная опасность –

мягкотелые твари питались падалью, но не прочь были отведать и свежей плоти.

Марх резанул и откинул нескольких. В темноте раздался чавкающий звук –

существа не брезговали никем, жрали своих же. Сабельщик протянул Авениру

клинок, сам раскрыл резач. Приготовились к бойне. Молодой акудник в поисках

спасительной тропки завертел головой. Они стояли под скалой на небольшом

каменном плато. Снизу к ним не подкопаются, но вот убежать – герои оказались

заложниками огромного пологого камня, защищавшего их от ветра, теперь же

ставшего холодным молчаливым тюремщиком. Марх отбросил кинувшуюся тварь, Авенир разрубил выползшую на поверхность. Существ становилось больше.