– Ну не я же, – Марек достал из внутреннего кармана «паркер“ и пощёлкал кнопкой перед Мотиной физиономией. Финка, явно тюремного изготовления, была единственным сокровищем Мотанкина, он заботился о ней, как о живой: лелеял, аккуратно точил до бритвенной остроты, полировал наборную ручку куском замши, даже сам смастерил чехол, тайком отрезав край от солдатского одеяла, под которым спал. Лишиться финки казалось немыслимым. Однако, потеря лица тоже была неприемлема. Мотя, закусив губу, достал финку и бережно опустил на притоптанный снег:

– «Паркер“ на бочку!

Марек, ухмыляясь, положил ручку рядом.

Мотанкин, бледный и спокойный, слепил комок и, почти не целясь, с силой метнул. Знак звякнул консервной банкой, шапка снега беззвучно слетела в сугроб.

– Бляха‑муха! – выругался Марек, а Мотя заорал и, хлопнув в ладоши, радостно сгрёб трофеи.

– Учись, Марчелло, пока я жив!

Настроение у Марека испортилось вконец. И не ручки ему было жаль, чёрт с ним, с «паркером“ – батя новый привезёт. Мерзко было оттого, что какой‑то Мотанкин, хмырь из общаги, ханурик, Гитлер поганый, обставил его. Обчистил по полной программе. Обчпокал, как ребёнка.

– Слышь, Мотя, – Мареку стоило огромных сил, чтоб не влепить по счастливой физиономии Мотанкина. – А слабо на всё помазать?

Мотя не понял. Продолжая улыбаться и щёлкать «паркером“ он простодушно спросил:

– Это как – на всё?

– Ну, вот, ты ставишь «паркер“ и финку…

Мотя, чуя подвох, насторожился:

– А ты?

– А я ставлю Виннету…

Мотанкин перестал дышать: шанс завладеть Виннету казался просто немыслимым. Во‑первых, Виннету – вождь. На нём парадный головной убор из орлиных перьев, в руку можно вставить томагавк, нож или кольт. Во‑вторых, у Виннету белый конь, с которого снимается сбруя и седло, к седлу крепится лассо и кобура с винчестером. В третьих…