После этой краткой беседы Сатьяраджу закрыл глаза и снова погрузился в самадхи. Объятая горем мать, однако, и помыслить не могла о том, чтобы оставить его сидеть там одного, а самой вернуться домой. Она просто не знала, что делать дальше… не знала, как разрешить эту странную ситуацию, а поэтому просто села рядом, растерянная и безутешная. Время от времени она бросала взгляд на сына, а потом начинала тихо плакать, зарывшись лицом в свое сари. В один из моментов, когда она подняла взгляд на Сатьяраджу, перед ее взором внезапно возникла яркая вспышка, в которой явился чарующий образ Тримурти[15]. Решив, что это галлюцинация, женщина закрыла глаза, потерла их и снова открыла. Видение было на месте – ослепительно великолепное и завораживающе прекрасное. И теперь, куда бы она ни посмотрела, везде видела только Тримурти, и ничего более. Как долго это продолжалось, она не знает, ибо само время как будто бы застыло на месте. Это видение помогло ей осознать, что сын находится под божественной защитой и ей не нужно о нем волноваться. Ее растревоженный ум обрел покой, и женщина вернулась домой, радостная и удовлетворенная.

Хотя божественное видение и принесло Парватхамме утешение, ее материнское сердце все еще тревожилось о благополучии Сатьяраджу, и поэтому она поначалу пыталась подкармливать его и ухаживать за ним. Однако Сатьяраджу отказался принять заботу матери, и дошло до того, что стал просить, чтобы она вообще не приходила. Это очень опечалило Парватхамму, но она вынуждена была смириться. На этом этапе заботиться о молодом йогине стал Гора Маллана, чей дом находился неподалеку от места, где сидел бала-йоги. Хотя Гора Малланой руководили самые добрые намерения, он совершенно не разбирался в духовных материях. Тут уместно будет вспомнить, что именно он пробудил Сатьяраджу из его изначального состояния самадхи, когда стукнул по лбу дубинкой, руководствуясь ложным предположением, будто юношей овладел злой дух. А теперь этот Гора Маллана припомнил, как кто-то когда-то рассказал ему, что риши древности, совершая тапас, черпали силу из одного только ваю (воздуха). Вот он и посоветовал Сатьяраджу поступить так же. Юноша согласился. Тогда Гора Маллана стал постепенно сокращать количество молока и фруктов, которые употреблял Сатьяраджу. В конце концов Гора вообще перестал приносить ему пищу – отныне Сатьяраджу совсем не ел. Когда Парватхамма услышала об этом, она очень обеспокоилась, взяла немного молока, отправилась к сыну и стала уговаривать его выпить. Тронутый мольбами матери, Сатьяраджу выпил принесенное ею молоко. Это очень рассердило Гору Маллану, который принялся его распекать: «А если я мяса принесу, ты его тоже съешь?» Бала-йоги посмотрел на него спокойно, а потом мягко ответил: «Да. Если ты поднесешь мне его с чувством бхакти (любви), то съем». Гора Маллана, однако, не успокоился и рассержено потопал домой, бросив на прощание, что больше он не желает иметь с этим йогином ничего общего. С того дня он не только перестал оказывать те маленькие услуги, которые прежде оказывал йогину, но стал активно осмеивать его.

Странный, но непреложный факт: когда искатель вступает на духовный путь, он неизменно встречает немало очернителей, которые ставят ему палки в колеса. Это случилось и с Сатьяраджу. Хотя приходящие к нему люди в большинстве своем признавали в юноше бала-йоги и относились к нему с почтением, были и такие, кому не удавалось разглядеть свет этого человека. Движимые завистью, а возможно и просто злобой, они подвергали погруженного в самадхи юного йогина всевозможным издевательствам, особенно когда рядом не было никого, кто мог бы пресечь безобразие. Когда от Сатьяраджу в раздражении ушел Гора Маллана, о юноше стала заботиться его мать, Парватхамма. Между тем она не могла находиться рядом постоянно, и стоило ей отправиться домой, как к нему пробирался кто-нибудь из мальчишек, которые издавна боялись и ненавидели Сатьяраджу, но прежде не решались открыто выказывать свое враждебное к нему отношение, а теперь получили возможность измываться над ним в свое удовольствие. Однажды какой-то особенно злонамеренный тип пропитал тряпку керосином, поджег ее и швырнул в сидящего в самадхи бала-йоги. Поскольку Сатьяраджу в тот момент был полностью отрешен от тела, он даже и не заметил ничего, а поэтому горящая тряпка оставила сильные ожоги на его руках и ногах. Но бала-йоги продолжил свой тапас, не обращая внимания на мучительную боль от ожогов. Когда весть об этом происшествии разошлась по деревне, один добрый старик приготовил лечебную мазь. Он ежедневно навещал йогина и обрабатывал ожоги мазью, пока йогин невозмутимо сидел в состоянии самадхи, после чего спокойно возвращался домой. Благодаря заботам этого доброго старика ожоги постепенно зажили, однако шрамы на теле йогина остались до конца его жизни.