Китайская лапша быстрого приготовления была сытной и вкусной и вполне заменяла обед. Доедая ее, я, конечно же, вспомнил, как несколько лет тому назад, когда в продуктовых магазинах уже пустовали полки и прилавки, обедал у Анны Матвеевны в Дубовом зале: холодные закуски – сырокопченую колбасу, осетрину и буженину – заворачивал в бумажные салфетки, чтобы отнести домой детям, а наваристую сборную мясную солянку и жареную корейку с гарниром съедал сам, запивая настоящим «Нарзаном», – все это стоило десять – пятнадцать рублей, шестую часть зарплаты школьного учителя, который сидит на «голой ставке», а я платил официантам восемь – девять рублей, потому что Анна Матвеевна запретила им брать чаевые и обсчитывать меня.

Уходя из нижнего буфета, я думал о том, как бы обрадовалась Анна Матвеевна, внучка московского купца первой гильдии, торговавшего до революции дорогими восточными тканями, если бы я разыскал где-то на окраине Москвы ее ресторанчик и заявился к ней пообедать.

Я подробно рассказал Мирскому о встрече с Кучаевым и о том, что он уже, видимо, лишнее пьет, и о его рыжей подруге.

– Я знаю эту рыжую, – сказал Мирский. – У Кучаева недавно умер отец. Старик был почти лежачим… Теперь Кучаев освободился… И эта рыжая хочет затащить его в Германию, они для этого и брак оформили.

– В Германию? – удивился я.

– Она еврейка, а в Германии теперь евреям много всяких привилегий.

– Еврейка? Но Кучаев как-то евреев… Не очень…

– Ну да. Но она убедила его, что если он напишет мемуары, то ему дадут Нобелевскую премию. И он оправдает свою жизнь.

– Почему за его мемуары – Нобелевскую премию?

– Его в детстве держала на коленях Анна Ахматова.

– Наслышан, – рассмеялся я, – но этого маловато для Нобелевской премии.

– Это еще не все. У него несколько недель жил Иосиф Бродский. Когда его высылали. Просто у Кучаева тогда была двухкомнатная квартира и он в ней один. Это был кооператив, он купил его через Союз писателей. Потом женился, развелся, оставил квартиру первой жене. А потом получил от Союза – ее тоже оставил жене, второй, после развода. Пока нужно было присматривать за отцом – снимал. А теперь – в коммуналке у этой рыжей. Вот она и придумала с Германией.

– Откуда ты все это знаешь?

– А она работала у нас в Минкульте. У нее идея фикс – посвятить жизнь великому человеку. Чтобы оправдать жизнь. Но где его возьмешь, великого человека? А Кучаева держала на коленях Анна Ахматова, а потом Бродский у него жил и получил Нобелевскую. Ну и, если Кучаев все это опишет, ему тоже дадут. Но в коммуналке мемуары не напишешь. А в Германии им выделят типа хрущевки, но двухкомнатную. Он зашьется, чтобы не пить, и напишет.

– Да, как-то все это… Ты знаешь, Кучаев очень сильно помог мне. Без всяких оснований включил в списки своего семинара на Совещании молодых писателей. Без этого книгу в издательстве задвинули бы лет на пять, а там, как знать, может бы, и не издали… И в Союз писателей он убедил меня вступить. В Союз писателей, ты ведь знаешь, вступить непросто, и сам, по своему тогдашнему понятию, я бы и пробовать не стал. И хорошо, что вступил.

– Кучаев – человек сложный, – изрек Мирский, – а то, что он про пьесу сказал, – не факт. А что, «Гамлета» или «Короля Лира» человеку приятно смотреть? Трагедия она и есть трагедия. «Свой дом» – хорошая пьеса.

– Кучаев сказал: чтобы ставить такие пьесы, как «Свой дом», нужен свой театр.

– Свой театр… – Мирский задумался. – Свой театр сделал Ефремов… Любимов – «Таганку»… Табаков добился… У Товстоногова фактически был свой театр, у Захарова «Ленком» тоже… Но это когда было… И за счет Минкульта… Нам с тобой свой театр и не по рангу, и не по карману… Театр – это помещение, аренда, зарплата актерам… И публика не повалит, как на «Таганку». Публика теперь тоже не та… Свой театр мы не потянем… Это, – Мирский назвал фамилию известного советского драматурга, автора пьес о заседаниях парткомов, – мог бы завести свой театр… Мэр Москвы ему землю дал, кредиты – евреи-родственники из Америки, построил небоскребы, сдавай под офисы, такие деньги – никакой театр не нужен… Нет, нам с тобой свой театр не потянуть… Если бы были родственники в Америке, тогда да – хоть театр, хоть офисный центр… Ты вот что… Все-таки отвези «Свой дом» в Минск, главному режиссеру. Он ее должен взять только из благодарности, что ты спас его. Если бы не «Крик на хуторе», его сто процентов свалили бы. Он тебе обязан по гроб жизни. Да и не в этом дело. Пьеса-то хорошая. И играть есть что. Нужно быть дураком, чтобы не взять такую пьесу сегодня, когда ставить нечего. А он не дурак.