– Хорошая пьеса. Не ожидал. Ты написал за неделю?

– Да, за неделю. Как-то увлекся и не отрываясь, и вот – почти ровно за неделю.

– А про Бродского, про литературное объединение, про «Мы обуем всю Россию» почему ничего?

– Как-то не в строку. Не вошло. А что, надо было?

– Да нет. Просто ты рассказывал… Оно вроде как в самом деле не нужно… Не по теме, лишнее… Но пьеса очень хорошая. Гениальная пьеса, как и «Крик на хуторе». Они даже чем-то похожи.

– Тем и похожи, что написаны по законам драматургии, по Аристотелю.

– Когда ты рассказал, что «Крик на хуторе» – это по Аристотелю, признаюсь, я не поверил. Не то чтобы подумал, что ты врешь, но не поверил. Мне все равно казалось, что «Крик на хуторе» – это пересказ действительной истории. Твоего дедушки или вашего соседа, но рассказ о том, что произошло. А ты пересказал.

– Нет. Я не пересказал, а выстроил по законам драматургии. Сосед прототип был. И его действительно убили, когда раскулачивали, потому что он стал отстреливаться из обреза, а скорее всего, из простого охотничьего ружья. Но все остальное – ничего не было, все выстроено по законам драматургии, по Аристотелю. А «Свой дом» вообще без прототипов.

– А тот, который директор школы?

– А, этот. Конечно, был. Он и школу на уши ставил, а потом вместе с итальянцами всю Россию обувал. Я о нем и забыл, когда писал.

– А этот старик-шабашник, который в обмороки… Ты ведь ездил на шабашки?

– Ездил. Но у старика прототипа нет. Обмороки такие у одного художника в Минске. Я с ним хорошо знаком. Он великий художник, как итальянские мастера эпохи Возрождения. Он три года был в немецких концлагерях. Бухенвальд. Дахау. Ему больше семидесяти, и вот такие обмороки от падения давления.

– А эта Смерть, которая как гулящая бабенка? С квитанциями?

– Такой сон действительно снился, но моему дедушке. Тому, который, в отличие от Авдея из «Крика на хуторе», избежал раскулачивания. Снился несколько раз.

– Он жив?

– Нет, умер.

– Ну и как… Она принесла ему квитанцию?

– Не знаю. Он умер, когда я уже уехал.

Мирский надолго задумался. Потом слегка встряхнул головой, словно отгоняя мысли, и спросил:

– Ну а дом, который развалился, потому что под фундаментом все сгнило, – это ты придумал, это как СССР, а сгнило учение марксизма-ленинизма?

– Ты знаешь, я на самом деле видел этот дом. В одном райцентре, среди участков, которые отводили под частную застройку. Под частную застройку ведь отводили что похуже. Иногда болото люди осушают. Или фундамент по три метра в земле и каркасы из арматуры в бетон. А там был песчаный карьер, свалка: выровняли и отдали под участки. По краям разобрали, построили дома. Ну и кто-то взял там, где самая свалка. Приехал, отработав десять лет на Севере, с деньгами, заказал дом в РСУ. РСУ построило. Грунт просел – дом и развалился, кирпичные стены разорвало, как по живому. Я сам видел. Так что, можно сказать, у этого дома прототип был. Как и СССР – тоже ведь прототип.

– Понятно. Курочка по зернышку клюет и там, и сям, где находит.

– Когда с тобой поговорили, я представления не имел, что писать, о чем. Ну да, этот типаж – директор школы. И страна разваливается. А он прыгает как козел. Но потом как-то собралось по лоскуткам. То одно, то другое, а все в строку. Как-то соткалось… Ну а выстроил потом по законам драматургии, по Аристотелю.

– А ружье на сцене, заряженное, – это из Чехова.

– Да, это Чехов где-то сказал или написал, но не в пьесе. Крылатые слова. Афоризм. Не знаю, читал ли он Аристотеля. Но то, что он сказал про это ружье, и есть краткое изложение законов драматургии.