Он вспомнил свою самую известную роль – Шурика. Как она изменила его жизнь. Сколько возможностей прошло мимо, сколько режиссеров видели в нем только того самого беззаботного студента. «Ох, как же эта роль попортила мне жизнь, – думал он. – Сколько хороших ролей ушло к другим, сколько драматических образов остались нераскрытыми…»

Александр Сергеевич любил наблюдать за людьми. Кто-то улыбался ему из уважения, кто-то из страха, а кто-то и вовсе мнил себя королем мира, пусть даже на миг, который дарила ему удача. Он научился видеть в беззаботной улыбке лжеца, в уверенном взгляде – притворщика, готового на все ради денег. И ему перепадало на чай – от лжецов, от авантюристов, от тех, кто считал себя выше других. Легкий кивок головы, приоткрытая дверь – и шелест купюр, исчезающих в глубоких карманах его брюк.

Но деньги… Что такое деньги? Понятие честных денег давно растворилось в этой работе, да и в мире в целом. Деньги – всего лишь деньги, и ничего более. Они не могли заполнить внутреннюю пустоту, которая росла с каждым годом. В его возрасте уже не было мечты, не было того, что могло бы вдохновить.

Иногда он думал: «Если людям нравилась моя роль Шурика, значит, я все-таки неплохой актер. Они помнят мою беззаботность, мою влюбленность, мое счастье… Но я ведь мог бы больше. Драматические роли, сложные характеры – все, что угодно, кроме комедий. Смешить людей – это дьявольский труд. Я в нем преуспел сполна, но не из-за этого ли теперь приходится работать швейцаром?»

На этот вопрос он не находил ответа. Только задумчиво смотрел на проходящих мимо людей – обычных, не одержимых азартом игры. Их жизнь казалась ему самой большой радостью на свете. Прийти домой после работы, сесть в кресло и посмотреть комедию про Шурика, чтобы каждый кадр вызывал улыбку, а не воспоминания о себе… А еще дети. Никто, кроме них, не мог сделать счастливым уставшего и одинокого человека.

«Дай бог актерам не быть привязанным к одной роли, – подумал он. – Чтобы каждый мог найти себя в чем-то большем, чем просто смех…»

Александр Сергеевич вздохнул и снова обратил внимание на дверь. Его работа была тихой, незаметной, но она давала ему возможность наблюдать за жизнью со стороны. И, может быть, в этом был какой-то смысл.

Михаил Водяной

– Тетя Песя, и чего я в вас такой влюбленный?! – добродушно ухмыльнулся Михаил Водяной, заглядывая на кухню.

– Ты мине шкаф обещал передвинуть, – не отрываясь от мытья посуды, ответила тетя Песя.

– Та передвину, не волнуйтеся! Где тот шкаф, я помню, не убежит, вам обещаю! – произнес Водяной, доставая из кастрюльки котлету.

– Ты его с места сдвинешь, когда театр твою фамилию будет носить, не раньше! – тетя Песя бросила на него строгий взгляд.

– Пройдемте, сейчас передвину, нам с вашим шкафом по пути!

– Сейчас не нужно. Я бичков жарить буду!

– Опять по всем комнатам ваш аромат бесплатный будет, а мы будем давиться макаронами?

– Вы вчера курочку жарили, а мине и кусочка не дали! – заявила тетя Песя.

– Курочка та маленькая, пересоленная. Такой кормиться было и мне невкусно! – скривился Михаил.

– Ой, расскажешь! Сидел и трещало все кругом от праздника вкуса на лице!

– То брюки мои трещали от пищи в организме. Ваш Сема чем вам не помощник? Пусть идет и двигает ваш шкаф!

– Иди куда шел, у Семы зубы болят!

– Может, то знак, чтоб меньше кушал вашу рыбку?!

– Знак ему под глазом Фима поставил, и на аппетит он не влияет. Иди, тебя Слободка ждет!

– Мине дождуться, я за вас переживаю, – прошептал Михаил Водяной и приобнял необъятную тетю Песю.

– Обнимай усю, чего же только по бокам? – пошутила тетя Песя.