С полным неустройством тыла – поражающая неорганизованность связи: даже служебные пакеты затериваются и не передаются по назначению. Плачь и жалоба мне одного старшего врача полка, что канцелярия полка отказывается принимать его служебные пакеты! Хаос невообразимый! Удивляюсь, как еще мы побеждаем австрийцев, но у них, очевидно, в тылу что-то неблагополучно, почему они даже без боя покидают такие укрепленные пункты, к[а] к Сенява и Ярослав. Изменяется движение нашей армии на западное – к Кракову[196], и Карпаты, может быть, не придется переходить. Приятные и утешительные предсказания почтеннейшего нашего вр. и.д. начальника штаба полковн[ика] Галкина, что мы в ноябре месяце будем уже в московской «Праге», т[а] к к[а] к-де война долго никоим образом продолжаться не может. Австрийцев считают уже разбитыми! На германском фронте дела наши, видимо, неважны: Жилинский[197] смещен, на его место – Рузский, а на место Самсонова – Радко-Дмитриев[198], болгарский герой.

Судейцы, устроившиеся в симбиозе с моими врачами сан[итарно]-гигиенич[еского] отряда, дуются до глубокой ночи в карты (по большой!).

11 сентября. Погода ясная, небо лазурное. В каменном здании – свежо. Хотел было распорядиться протопить печку, но осторожный человек – мой сожитель – удержал меня: а вдруг да окажется положенной австрийц[ами] в нее бомба! Соседи по коридору протопили благополучно.

Получил сегодня от Сережи-сына письмо, привезенное приехавшим из командировки писарем. Мой кабинет – пишет он, – хотят отдать под помещение двух раненых! Sancta simplicitas![199] Пусть питают свое сердце сознанием исполняемого долга.

Известный скрипач в Москве К. С. Сараджев[200] дирижирует там симфоническ[им] концертом, у нас же состоящий обозным нижним чином завтра командируется с транспортом массы картин, забранных в замке пана Чарторыйского для доставки их в Румянцевский музей. Дал сему молодому человеку поручение отвезти письмо моим ребятишкам и привезти мне самое необходимое.

Второй день недомогаю: слабит, болит живот и лихорадит. Решился протопить комнату. Чудной конструкции печи; вот где поучиться нашим русским их строить!

Слухи ходят, что очищаются форты у Перемышля, Венгрия со смертью Франца-Иосифа намерена отделиться от Австрии… Штаб нашей армии уже перемещен в Ярослав… Возмутительно-безобразная работа полевой почты, через к[ото] рую неделями не доходят, а то и совсем пропадают даже служебные пакеты! Приказом по армиям введена и у нас с 3 сентября военная цензура всех корреспонденций; цензором назначен Лопатин – преотвратительная, бездушная говорильная машина – типичный светский человек… Говорят, что в бинокль можно теперь видеть комету у Большой Медведицы[201].

Рано лег спать без ужина. Пища надоела, вся она на сале, а не на масле, к[ото] рого никак нельзя достать; белый хлеб достаешь лишь сухими тоненькими ломтиками, как артос в церкви. Предстоит завтра переправа черед две реки – Сан и Вислок.

12 сентября. Прекрасная погода. Выступаем верст на 20 на запад – к Гродзиске[202], и далее предположено идти в том же направлении вплоть до Кракова, чтобы достигнуть его дней через 10. Это – в лучшем случае, в худшем же мы можем еще раньше перейти опять в пределы России, к границам Германии.

Получена телеграмма главнокоманд[ующ] его о неизбежной необходимости заменить солдатам хлеб картофелем, так к[а] к источники первого иссякли. Нам предстоит серьезное голодание; положение в санитарном отношении угрожающее.