Сотрудничеству между народами, покорившим и покоренным, содействовало внедрение на американскую почву и распространение принципов кофрадии, мирского братства тех, кто чтил какое-либо божество или Приснодеву. Членство в таком братстве сулило духовное утешение и порождало ощущение коллективной идентичности. Возникли кофрадии в старой Испании. В одной только Севилье насчитывалось не меньше дюжины братств, основанных еще в пятнадцатом столетии (некоторые из них, отмечу, уцелели до двадцать первого века). Некоторые из них учредили собственные «филиалы» в Мексике шестнадцатого столетия, а еще больше таких заокеанских «представительств» появилось век спустя. Широко мысливший францисканский миссионер Педро де Ганте с 1520-х годов пытался сочетать христианские обряды и практики с местными обычаями и традициями. Американские кофрадии потому нередко возникали на территориях, где ранние миссионеры рассказывали о каком-либо конкретном святом или о какой-то священной реликвии. Зачастую подобные культы становились своего рода «синкретическим компромиссом» между христианством и язычеством^>201.

Новая Испания после завоевания во многом осталась такой же, какой была; как пишет Жак Сустель в своей замечательной книге «Повседневная жизнь древней Мексики», это была «мозаика городов»^>202. Кабеса, то есть главный город, являлся местом проживания старой аристократии, центром сбора дани, а также «фокусом» для найма рабочей силы. Но уже во втором поколении после завоевания былая индейская аристократия лишилась прежней власти и могущества, а потому изменились и условия сбора дани, и политика трудового найма. Достаточно быстро «ядерной общиной» Новой Испании сделалась частная гасиенда^>203, причем вопреки тому, что все коррехидоры (советники) декларировали приверженность христианским принципам, в том числе обязательствам справедливо относиться к индейцам и их владениям, требовать от испанцев, например, не наносить урон местным сельскохозяйственным угодьям при выпасе своих стад. Тем не менее к 1560-м годам из тридцати шестидесяти энкомьенд в одной только долине Мешико одиннадцать вернулись под контроль короны и обеспечивали три четверти дохода от общего количества энкомьенд^>204. Эти владения изъяли после кончины первых владельцев, и это сулило возможность новых перераспределений земель.

Второй вице-король Луис де Веласко, как и его предшественник Антонио де Мендоза, был знатным аристократом. Родился он, как считается, в 1511 году в историческом городке Каррион-де-лос-Кондес, недалеко от Паленсии в Кастилии. Выше уже говорилось о нем как о радушном хозяине, любителе лошадей и скачек^>205. Он, кстати, сумел устроить так, что его жалованье было на четверть больше жалованья Мендосы^>206. Между прочим, именно Веласко осуществил грандиозное изменение экологического свойства. Завоевавшие новый мир испанцы не задумывались над тем, что везут за океан привычные, «дедовские» методы ведения сельского хозяйства и привычный домашний скот. «Пасторализм», наряду с цыплятами, свиньями, ослами, козами, овцами, крупным рогатым скотом, мулами и лошадьми, оказался еще одним «конкистадором», подобно людям, что привезли с собой этих животных и птиц. Вдобавок у испанцев имелись собственные заботы. Например, первое поколение конкистадоров решительно вырубало деревья: древесина шла на строительный материал и на топливо. Испанские плуги кромсали почву куда глубже, чем туземные палки-копалки, а крупный рогатый скот и овцы глодали траву до корней (что провоцировало эрозию). К концу шестнадцатого столетия встречались стада овец в 12 000–15 000 голов – ведь при надлежащих условиях и уходе поголовье способно было удвоиться в течение года