В таком же антиевропейском и псевдопатриотическом духе были выдержаны брошюра официозного публициста А. Горяйнова, вышедшая в качестве «русского» ответа на знаменитую «Историю» Тьера в 1858 г.[348], и рецензии на книгу Бернгарди о Толе[349].

К 50-летнему юбилею 1812 г. «по высочайшему повелению» была подготовлена новая правительственная история великой эпопеи. Автором ее был Модест Иванович Богданович (1805–1882), профессор Военной академии, генерал-майор, позже, с 1863 г., генерал-лейтенант[350]. Большая часть 2-го тома оказалась посвященной Бородинскому сражению[351]. В труде Богдановича произошла известная трансформация официозной трактовки Бородина: он широко и критически использовал источники, в том числе многочисленные зарубежные, как французские, так и немецкие; предложил относительно объективную характеристику противника; в концептуальном осмыслении делал явные уступки либерализму. Содержалась в книге и сдержанная критика предшественника Михайловского-Данилевского[352]. Отказавшись от велеречивости слога, Богданович обратился к беспристрастному изложению фактов, при этом отдавая предпочтение русским источникам. Он показал весьма непростое положение перед Бородином Великой армии, испытывавшей сильную нужду в продовольственных и медицинских припасах, что еще больше осложнялось непростыми отношениями среди высшего командного состава (особенно между Даву и Мюратом). Взяв за основу данные переклички в Гжатске, Богданович придерживался цифры 130 тыс. солдат Великой армии при 587 орудиях. Численность русских сил, по его мнению, составляла 103,3 тыс. регулярных войск, 7 тыс. казаков и 10 тыс. ополченцев[353]. При изложении событий самого Бородина Богданович предпочел избегать каких-либо выводов и оценок, просто нанизывая один факт на другой, что хотя и способствовало «объективности», но одновременно и граничило с компиляцией. При определении хронометража событий Богданович явно следовал за русской (то есть «толевской») версией Бородинского сражения. Слава покорителей Курганной высоты была отдана автором, который привлек книгу Рот фон Шрекенштайна, саксонцам Тильмана[354]. Подводя беглый итог Бородинской битвы, Богданович только констатировал, что атака императорской гвардии могла бы иметь для Наполеона решающее значение[355]. Потери Великой армии он, ссылаясь в том числе и на данные Деннье, насчитывал примерно в 30 тыс. человек. Хотя работа Богдановича и несла на себе груз внешнеполитической задачи – способствовать примирению России и Франции после Крымской войны[356], но в основном выросла из общественных, а частью и правительственных, надежд на либеральное переустройство российской жизни.

Однако вскоре во внешней политике России наступила новая полоса враждебности с Западной Европой, связанная с польским восстанием 1863 г. А внутри страны самодержавно-охранительные круги попытались взять реванш в борьбе с либерализмом. На книгу Богдановича обрушилась волна критики. Критика раздавалась со всех сторон! Либералы критиковали Богдановича за «лакейство» и угодничество перед правительственными кругами[357], «правые» – за либерализм и преклонение перед иноземцами. Со стороны последних особенно жесткой и аргументированной была критика Липранди, говорившего как бы от имени партии «ветеранов». Статьи Липранди были вначале опубликованы в «Северной пчеле» и «Русском инвалиде», а в 1867–1869 гг. переизданы отдельными книгами[358]. Липранди нашел у Богдановича множество огрехов и фактологических неточностей, особенно там, где дело касалось действий русского 6-го корпуса, обер-квартирмейстером которого, как известно, был сам критик. Но главное, в чем Липранди обвинял Богдановича, – это то, что последний историю «нашей отечественной войны» во многом строил на «показаниях иноземцев». Помимо всего прочего, в уничтожающей критике Липранди ясно просматривался протест «ветеранов» против прихода нового поколения историков, которые хотели увидеть Бородино другими глазами, во многом как бы со стороны. Но в таком святом деле, как память Бородина, полагали «ветераны», национальная отстраненность была совершенно недопустима. Возникшая благодаря Богдановичу новая тенденция в историописании «русского» Бородина была почти сразу задушена. Но это сделали не столько «ветераны», которым это было бы явно не под силу, но гений Л. Н. Толстого.