Пышногрудая служанка снова вошла в гостиную, задернула занавески на окнах, подложила в камин дров и бодро сказала: «Verra-verra».

Когда она удалилась, Ачер поднялся и начал ходить туда-сюда по комнате. Стоит ли ему ждать дольше? И как это его угораздило попасть в такое дурацкое положение? А что если он не так понял графиню Оленскую? Может, она и не собиралась его приглашать?

Но вот раздался цокот копыт по булыжной мостовой, и вскоре у дверей дома остановился экипаж; Ачер слышал, как кто-то открыл дверцу. Раздвинув занавески, он выглянул на улицу, над которой уже опустились голубые сумерки. Ему в лицо ударил свет уличного фонаря, и он увидел английскую двухместную карету, запряженную чалой лошадью. Она принадлежала Джулиусу Бьюфорту. Сам банкир вышел из нее и помог спуститься мадам Оленской. Бьюфорт стоял, держа шляпу в руке, и что-то быстро говорил графине. Молодому человеку показалось, что мадам Оленская ответила ему отрицательно. Они обменялись рукопожатием, и Бьюфорт снова уселся в карету, а мадам Оленская стала подниматься по ступенькам.

Войдя в гостиную, она нисколько не удивилась, увидев в ней Ачера. Казалось, она вообще уже ничему не удивлялась.

«Ну и как вам понравился мой странный дом? – спросила она. – Я здесь – как в раю».

Говоря все это, она сняла свою бархатную шапочку и, небрежно бросив ее вместе со своим длинным плащом в сторону, посмотрела на молодого человека задумчивыми глазами.

«Вы обставили его просто превосходно», – сказал он и остался весьма недоволен своим банальным ответом. Он почувствовал себя связанным по рукам и ногам собственным желанием говорить как можно проще и доступнее.

«О, это всего лишь жалкая конура! Мои родственники в ужасе бежали отсюда. Но в любом случае здесь не так тоскливо, как у Ван-дер-Лайденов».

Ачер стоял, как громом пораженный, ибо не нашелся еще человек, отважившийся сказать, что дома у Ван-дер-Лайденов тоскливо. Те немногие привилегированные особы, которые удостаивались чести быть приглашенными к высокой чете, испытывали благоговейный трепет, входя в заветный дом, и неизменно находили его «восхитительным»! Но он почему-то был рад, что Элен не разделяла всеобщие страсти по дому Ван-дер-Лайденов.

«Вы все подобрали с таким вкусом», – добавил он.

«Люблю маленькие дома, – заявила она. – Но больше всего мне нравится быть дома, в родной стране и в моем родном городе. А еще я люблю одиночество…»

Говорила она так тихо, что Ачер с трудом уловил смысл ее последней фразы; и он по-своему понял ее.

«Вам так нравится жить одной?»

«Да; но только в том случае, если мои друзья не дают мне чувствовать себя одинокой». Она устроилась в кресле рядом с камином и сказала:

«Настасья сейчас принесет нам чай», – и, пригласив его снова занять кресло, в котором он сидел до того, как она вошла, добавила: «Как я погляжу, вы успели облюбовать себе этот уголок…»

Откинувшись на спинку кресла, она положила руки под голову и смотрела на пламя в камине из-под полуопущенных век.

«Эти вечерние часы я люблю больше всего, а вы?»

Он ответил с достоинством:

«Боюсь, что вы забыли, который сейчас час. Должно быть, в обществе Бьюфорта вы потеряли счет времени!»

Она с изумлением взглянула на него.

«Неужели я заставила вас долго ждать? Мистер Бьюфорт показывал мне несколько домов, так как, судя по всему, в этом никто не позволит мне задержаться…»

Потом она вдруг словно позабыла и о Бьюфорте, и о нем самом, и направила разговор в иное русло.

«Люди, живущие в других городах, не так настроены против того, чтобы их друзья или родственники селились в эксцентричных кварталах. Но какая разница, где жить? Мне говорили, что здесь обосновалась вполне приличная публика».